Во все времена антинаука имела своих сторонников и защитников. Один из аргументов защитников антинауки: некоторые теории, которые сейчас считаются псевдонаучными, в свое время относились к науке. Обычные примеры -- теории теплорода и эпициклов, позволившие получать проверяемые следствия. Однако следует уточнить, что теории, отвергнутые наукой, не были в свое время псевдонаучными -- они не входили в противоречие с достигнутым на тот момент уровнем знаний, не использовали «ученые слова» без понимания их смысла, не выдвигались дилетантами. То, что со временем были построены другие теории, объяснившие большее количество фактов, -- нормальный научный процесс.
Другой аргумент противоположный -- любая новая теория принималась не сразу, сначала ее считали антинаукой, а наиболее революционные -- например теория относительности -- завоевали признание очень не скоро. Такой аргумент тоже неверен. Новые теории, выдвинутые в рамках науки, не имеют признаков антинауки и не считаются ею. Конечно, если положение новых теорий выглядит непривычно, то для их широкого признания нужны достаточно весомые основания -- предсказанные результаты экспериментов и их объяснение.
Есть ли вред от антинауки? Прямого вреда, впрочем, непосредственного от веры в НЛО и растения, чувствующие на расстоянии, что их собрались сорвать, нет. Хуже другое -- человек, приучившийся все воспринимать некритически, отучившись думать, становится легкой добычей всяческих жуликов, т.е. тех, которые обещают сделать несметные деньги прямо из воздуха, построить завтра рай на земле и решить все проблемы, и тех, которые берутся за тридцать часов научить всему -- хоть иностранному языку, хоть каратэ. [3, с.41]
Непосредственный вред приносит псевдомедицина (антимедицина). Тех, кого лечили знахари, «сильнейшие колдуны», «магистры и апостолы черной и белой магии» и «потомственные ворожеи», обычно врачи спасти уже не могут. Иногда говорят, что знахари и колдуны излечивают путем внушения, гипноза и т.д. Разумеется, это возможно, но лишь если болезни связаны с психикой либо имеют одновременно психическую и соматическую причины. Поэтому внушением достигается чаще всего кратковременное улучшение, а болезнь идет своим чередом.
В естествознании иногда бывает так, что полученные результаты измерений не вписываются в рамки старой теории. Вопрос в том, в рамки какой теории они не вписываются. Если речь идет, например, о необычных магнитных свойствах или необычно низком сопротивлении керамического образца, изготовленного из оксидов меди и лантана, то это странно (мы привыкли, что керамика -- это диэлектрик) и надо бы разобраться тщательно и перемерить семь раз. Но зато тот, кто разобрался (а не прошел мимо), открыл высокотемпературную сверхпроводимость. Неожиданности в науке бывают. Более того, в неожиданных результатах есть особая прелесть -- к их достижению всегда стремятся.
2. Естествознание и нравственность
Развитие естествознания, науки вообще и сама жизнь общества нуждаются в урегулировании поведения и действий людей посредством не только правовых, но и нравственных норм. Существуют многочисленные и многогранные взаимосвязи естествознания и нравственности как системы социальных норм, регулирующих поведение людей и направленных на сохранение и развитие общества. Ученый-естествоиспытатель, как и любой человек, испытывает двойной контроль: внешний -- со стороны государства, социальной группы, общества и внутренний -- основанный на развитом чувстве ответственности, совести и нравственном идеале. Человечество выдвигало разные нравственные идеалы: гармоническое единство многообразных интересов людей, единство личного и общественного, царство справедливости, добра, правды и красоты. Они изменялись, обогащались опытом жизни. Наряду с правом в любом обществе действуют так называемые «неписаные законы», которые лежат в основе правил нравственности -- морали. [3, с.42]
Естествознание, как и вся наука в целом, оказывает сильное влияние на мораль, испытывая на себе обратное воздействие. Общество не может не ограничивать научный поиск, если сам поиск или его результаты противоречат нормам нравственности или сложившимся представлениям о гуманности. Вопрос, можно ли запретить постижение истины во имя спасения морали, ответа не имеет. Приоритет истины перед моралью иногда основывается на простом сравнении: мораль относительна и изменчива, а истина абсолютна и вечна. Однако справедливость такого довода весьма сомнительна. Во-первых, любая истина, в том числе и естественно-научная, всегда относительна в силу объективных и субъективных причин. Во-вторых, не всякая истина нужна людям, о чем хорошо сказал немецкий философ Шопенгауэр: «Вы превозносите достоверность и точность математики, но зачем мне с достоверностью знать то, что мне знать не нужно?»
До сих пор так или иначе ставятся под сомнение или ограничиваются некоторые этнографические исследования, эксперименты над человеческими зародышами и многое другое. Продолжают бунтовать противники вивисекции -- операций на живом животном с целью изучения функций организма, действия на него различных препаратов, разработки новых методов лечения и т.п. До сих пор спорят, нравственна ли пересадка органов.
Остается спорной правомерность евгеники -- учения о наследственном здоровье человека и путях его улучшения. Прогрессивные ученые ставили перед евгеникой вполне гуманные цели. Их намерения были благими. Однако идеи евгеники использовались и для оправдания расизма. Некоторые проблемы евгеники, в частности лечение наследственных заболеваний, в последнее время ученые пытаются решить с применением генных технологий и методов медицинской генетики. В связи с этим и особенно с проведенными экспериментами по клонированию млекопитающих интерес к евгенике возрос. [3, с.43]
Создатели евгеники исходили из того, что все люди несовершенны. Уже в раннем возрасте можно заметить -- одни дети одарены здоровьем, но природа «отдохнула» на интеллекте, другие не могут похвастаться физической красотой и крепостью, но опережают сверстников в умственном развитии, третьи -- хорошо успевают и в школе, и в спортивной секции, но вот характер не сахар... И таким комбинациям нет числа. Эта закономерность нашла отражение даже в пословицах и поговорках («Сила есть -- ума не надо» и т.п.). А сказок о глупых красавицах и умных дурнушках просто не счесть. Поэтому человек, сочетающий в себе и красоту, и силу, и интеллект, и нравственность, кажется каким-то чудом природы. У окружающих такие люди вызывают разные чувства -- у кого восхищение, а у кого и зависть. А вот ученые уже много лет назад стали задумываться над тем, как и в силу каких причин появляются на свет такие редкие, всесторонне одаренные люди. И нельзя ли сделать так, чтобы их в человеческом обществе становилось все больше и больше? Как изменилась бы жизнь вокруг...
Первый, кто поставил перед собой этот вопрос, был английский психолог и антрополог Фрэнсис Гальтон (1822--1911), двоюродный брат Чарлза Дарвина (1809--1882). Аристократ по происхождению, Гальтон занялся изучением родословных прославленных аристократических семейств Англии. Его задача была ничуть не проще поисков философского камня -- он пытался установить закономерности наследования таланта, интеллектуальной одаренности, физического совершенства. Гальтон считал, что если для получения новой породы необходим отбор лучших животных-производителей, то тех же результатов можно добиться и целенаправленным отбором семейных пар. Лучшие должны выбирать лучших, чтобы в результате рождались здоровые, красивые, одаренные дети. Гальтон предлагал создавать особые условия для «размножения генов» выдающихся людей из аристократических семей. Таково начало евгеники.
Однако любой селекционер знает: чтобы создать новую породу с улучшенными свойствами, нужно выбраковать примерно 95% животных. Худшие не должны участвовать в размножении -- таков принцип любо го отбора. И вот тут евгеника напрямую сталкивается с неразрешимыми проблемами, лежащими в области человеческой этики и морали. [3, с.43]
Как бы ни были гуманны побудительные мотивы евгеники -- сделать человечество более здоровым, красивым, одаренным и, в конечном счете, более счастливым, -- в самой ее сути есть какой-то изъян. Она не вписы-вается в сложную структуру человеческого общества, сотканного из про-тиворечий не только биологических, но и юридических, социальных, психологических, религиозных. Ведь всякое усовершенствование так или иначе начинается с разделения на плохое и хорошее, жизнеспособное и слабое, талантливое и бездарное. Разделение -- а потом отбор, выбраковка не отвечающих тем или иным требованиям вариантов. На уровне человеческого общества такой отбор неизбежно означает дискриминацию.
С точки зрения чистой науки евгеника в своих посылках тоже содержит изъяны. Например, ее основная задача -- изменение соотношения вредных и полезных признаков в сторону полезных. В самом деле, в некоторых случаях можно сказать, что есть «вредные» разновидности генов и «полезные». Однако по самым оптимистическим подсчетам генетиков за 200--300 лет можно было бы увеличить число «полезных» генов в человеческой популяции всего лишь на сотые доли процента. Бесполезность отбраковки «вредных» генов показали и эксперименты нацистов: в свое время в фашистской Германии были уничтожены многие психически больные, и сначала действительно рождалось меньше детей с отклонениями. Но спустя 40--50 лет, и сейчас процент психически больных в Германии приблизительно такой же, как и раньше.
Другой камень преткновения -- евгеника пытается контролировать сложные поведенческие признаки людей, интеллект и одаренность, которые определяются большим числом генов. Характер их наследования очень сложен. К тому же в развитии таланта и интеллекта большую роль играют культура, язык, условия воспитания. Все это передается ребенку не через гены, а с помощью общения с близкими людьми и учителями.
Вне всякого сомнения, задачи евгеники остаются благородными. Основная дискуссия идет вокруг способов их решения. Возможно, что с развитием генных технологий сложнейшая задача улучшения наследственного здоровья человека будет решена приемлемыми и вполне цивилизованными методами. [3, с.44]
В обществе, в котором преобладают люди с рациональным, практическим складом ума, наука развивается иначе, чем в обществе, где больше идеалистов и романтиков и где запрещающие барьеры носят национальный, этнический или сословный характер.
Влияние естествознания на мораль в обществе всегда было огромно, однако в нем никогда не было единого мнения в вопросе об оценке такого влияния. С одной стороны, расширение горизонтов знания, разрушение унизительных предрассудков, обеспечение доступа к естественно-научным и культурным ценностям -- все это имеет положительный нравственный оттенок. С другой -- главный полигон испытания материализованных идей естествознания с древних времен до наших дней -- поле военных действий, что побуждает видеть в науке воплощение зла и безнравственности.
Еще в недалеком прошлом многие сторонники науки надеялись, что она способна решить и нравственные проблемы. Но теперь, кажется понятно, что из науки и особенно из естествознания трудно извлечь правила о том, как надо и не надо поступать. Известно, что во многих странах большинство передовых естественно-научных достижений используется для создания новой военной техники, в том числе и средств массового поражения, рассчитанных на безнравственные действия -- уничтожение людей. При этом считается, что ученые и инженеры-разработчики создают новый вид оружия для оборонительных целей. Но применение оружия в любом случае приводит к гибели людей, часто безвинных. Виноваты ли и несут ли моральную ответственность ученые, научные разработки которых служат базой для создания оружия? Или основную ответственность несут те, кто применял оружие и давал команду на его применение ради наживы либо удовлетворения своих эгоистических потребностей обладать еще большей властью? Эти вопросы, волновавшие людей еще с древних времен, включают целый комплекс правовых и нравственных проблем, решение которых зависит от политических, социальных и других факторов, а также в большей степени от того, для каких целей применялось оружие. Перед учеными чаще всего ставится вполне благородная задача -- создавать эффективное оружие для защиты государства. Ученые-естествоиспытатели всегда выступали с гуманной мирной инициативой. В качестве примера можно назвать Пагуошское движение ученых за мир, разоружение, международную безопасность и научное сотрудничество. Такое общественное движение сформировалось в 1955 г. по инициативе крупных ученых: физиков А. Эйнштейна, Ф. Жолио-Кюри и философа Б. Рассела. [3, с.45]
Страницы: 1, 2, 3
