В поземельных спорах существовал обычай, приближающийся к роте: обычай ходить с иконою по меж спорной земле; этот обычай был равносилен нолю; истец мог предлагать то или другое. Прошедший по меже с иконою оправдывался, если только судьи находили возможным допустить это. Во Пскове пособники не допускались; каждый должен был заботиться только о собственном деле; только за женщину, малолетнего, чернеца, черницу, старого и глухого могли явиться в суд пособники. По новгородской судной грамоте также запрещается ходить толпою в суд в качестве пособников для предупреждениянавалки, но в каждой тяжбе было, как сказано, двое рассказчиков, которые, таким образом, были пособниками дела. Они были от конца или улицы, или сотни, или от ряду, куда тяжущиеся принадлежали. В Новгороде, кроме целования креста в значении роты, истец и ответчик пред начатием дела должны были целовать крест. Каждый должен был целовать крест сам за себя; но сын за мать, а муж за жену могли исполнить крестное целование, когда дело шло об имуществе, принадлежавшем такой особе женского пола. Сверх того, каждый вместо себя мог послать другого—"ответчика", т. е. доверенного. По отрывочности новгородской судной грамоты невозможно доискаться подробностей, которыми руководились при суде. Замечательно, что новгородская судная грамота принимает меры, чтоб дело не затягивалось. Нельзя было запутывать тяж бы, примешивая к ней другие дела; надлежало окончить одно дело, а потом уже исследовать другое. Когда речь шла о земле и истец требовал поверки на месте, то, чтоб дело не затягивалось, выдавалась срочная грамота, определявшая время по разным пространствам: полагалось на сто верст три недели, и если срок протягивался долее, то дело проигрывалось. Вообще дела о землях не должны тянуться долее двух месяцев, а дело, которое могло рассмотреться внутри города, —не более одного месяца. Если один из тяжущихся являлся, другой медлил, то последний проигрывал дело. С другой стороны, докладчики, без которых не могло производиться дело, подвергались штрафу, когда не являлись в суд, а если не решали дела в определенное время, то истец мог обратиться к Великому Новгороду и взять от него приставов, которые уже судили самых докладчиков и при себе заставляли решать дело. Точно так же, если дело замедляли судьи, истец имел право брать от Великого Новгорода приставов на судей. По отношению к сословиям и состояниям юридические нов городские понятия соблюдали строгое равенство на суде .
Никто не мог быть арестован без суда; подлежавший суду получал извещение, и если не являлся, то следовало другое, наконец третье; и только после того не являясь, он лишался своего иска. Если он назначал день, когда явятся в суд, его не беспокоили, но более трех дней не мог он медлить. После выдачи судной грамоты, если обвиненный мог уладить дело мирно, с судьями и приставами, ему давался льготный месяц, в который его не задерживали; он имел возможность без принуждения сам исполнить приговор суда или иначе сойтись с противником; по прошествии итого месяца, если он не исполнил присуждения, посылались за ним пристава и принуждали. В случае, когда он уклонялся и хоронился, то подвергался казни всем Великим Новгородом.
Нигде не видно употребления пытки. Не существовало телесного наказания, исключая холопа, которого мог бить господин за вину. "Только в последние годы независимости Пскова поя вился там московский кнут, как предвестник разрушения старого свободного порядка. Обыкновенно наказание состояло в денежной пене, а за тяжкие преступления следовала смертная казнь. В таком случае преступника отдавали истцу, и тот собирал граждан и предавал его казни. Уголовные дела против личности имели значение гражданских; начинались тяжбы, ч обвиненный отдавался головою обиженному, который мог с ним поступить по закону, но мог и простить. Суд над изменниками и преступниками, виновными против общественного спокойствия, принадлежал вечу: преступника судил и казнил весь Вели кий Новгород. Суд и казни общественные так похожи на народные восстания, что в летописных сказаниях не всегда можно решить, где было восстание и где суд, и одно от другого отличалось только большим или меньшим участием всей народ ной массы в негодовании к осужденным. По старинному понятию, было два рода тяжкой народной казни: смертная и погребленне или отдачана поток, третий род казни была ссылка; она встречается в летописях однажды —над Якуном, которого в 1141 году сослали в Чудь. Но так как перед тем его ограбили, то, быть может, ссылка эта была уже обычным последствием отдачи на поток. Обычная смертная казнь в Новгороде была утопление: осужденного сбрасывали с моста. Но сверх того существовал также обычай вешать; впрочем, сколько можно заметить, вешали только по время походов изменников; в Двинской Земле вора, пойманного в третий раз в краже, вешали, и вообще всякого вора, хотя бы и в первый раз уличенного, пятнали. Во Пскове повешение было такою же обычною казнью, как в Новгороде утопление, и нигде не видно, чтобы по Пскове топили. Смертная казнь, но Псковской судной грамоте, постигала церковного пора, всякого вора, уличенного в воровстве трижды, зажигателя и переветника (изменника). Сожжению предавали зажигателей и волшебников. В Пскове пойманного в поджоге чухну в 1496 году сожгли. В Новгороде во время сильных пожаров народ в ожесточении бросал в огонь подозрительных и часто невинно; это было больше следствие раздражения, чем народный суд и казнь, тем более, что тогда же подозреваемых в поджигательстве не только жгли, но и топили; следовательно, из этого нельзя еще заключить, чтобы в Новгороде по суду следовала зажигателям такая казнь. Сожжение за волшебство встречается только один раз в Новгороде и один раз в Пскове. В Новгороде в 1227 году сожгли на Ярославовом дворище, следовательно по приговору веча, четырех волхвов, а в Пскове в 1411 году сожгли двенадцать вещих жонок. Эти казни, столь обычные на западе, кажется, оттуда перешли к нам, однако не вошли в обычай; и два случая, приводимые в летописях, вероятно, были исключительными, в особенности в Новгороде: летописец, сообщив известие о сожжении четырех волхвов, прибавил сомнение в их виновности и неодобрение этого поступка и, без сомнения, высказал тогдашний нравственный взгляд в этом отношении (творяхуть е потворыдеюще, а то Бог весть). В Пскове последний год свободы (1509) казнили сожжением за кражу общественной казны. Другого рода казнь —отдача на поток, состояла в том, что народная толпа бросалась на двор осужденного и расхватывала его имущество, самый двор и хоромы разносили, иногда выжигали; его имение конфисковали. Иногда при этом самого виновного убивали, а чаще изгоняли со всем семейством и даже с роднёю, например, с братьями, племянниками и вообще близкими по крови. Иногда отдача на поток— разграбление постигало семейства тех, которых уже сбросили с моста. Так в 1418 году одного боярина свергнули в воду и потом разграбили его дом. Когдапоток происходил юридическим образом, то раздел имущества осужденного велся правильно, по городовому делению; так в 1230 году ограбили Водопика Семена Борисовича и других бояр, и разделили их достояние по сотням. В 1209 году разграблен был двор Мирошки и Дмитрия и тогда избыток разделен был по зубу, по три гриппы. В разряд имущества, подлежащего дележу, входили и села,
и рабы, и скот; все это оценивались, продавалось и делилось на каждый двор, сколько придется. Слот) "избыток" (избыток разделиша) побуждает предполагать, что не вся сумма проданного имения делилась: может быть, известная часть шла в нов городскую казну, и также князю. При таком всеобщем дележе и расхвате, случалось, схватывали и тайно, как об этом и упоминается в летописи. Так, по замечанию летописца, одни трудились, другие входили в их труды. Остается неизвестным порядок такого расхвата имущества осужденных, право участия в нем тех или других граждан. Из примера 1230 г. мы узнаем, что имущества эти делили по сотням. Значит ли это, что участвовать в дележе могли только те, которые принадлежали к той сотне, в которой состоял осужденный, и всегда ли так соблюдалось, или же расхватанное имущество доставаться могло юридическим путем жителям по концам и улицам; где жили виновные— неизвестно.
Возможность наживаться на счет других была поводом к тому, что в Новгороде постоянно находились "ябедники", возмутители, которые легко подговаривали других, составляли кружок из черных людей, звонили на вече и обвиняли богатых и влиятельных бояр, то в перевете, то в неправом суде и в насилиях бедным людям. Вообще новгородцы не отличались ни кровожадностью, ни мстительностью: случалось, что осужденный на смерть преступник возбуждал своими просьбами сострадание, особенно если уважаемые люди подавали за него голос; и осужденного освобождали от смерти н позволяли потупить ему в монастырь—душу на покаяние отпускали. Так, одного из двинских изменников, поймали с оружием в руках, избавили от Волхова, а потом так слабо стерегли его и монастыре, что он мог оттуда уйти и опять враждебно действовать против Новгорода. Бывало, даже осужденный и ограбленный, случайно ускользнувший от смерти, опять был в чести у народа; так случилось с посадником Якуном; он не только потерял все до стояние, отданное на поток, но и сам был брошен с моста н, случайно спасшись от смерти, впоследствии был посадником. В новгородском народе была сильная впечатлительность, быстрая восприимчивость, недостаток обдуманности; делали по первому побуждению и после сознавали, что делали невпопад. Как толпа производила иногда свой суд, можно видеть из примера серебряного ливца Федора Жеребца, в 1447 году; его уличили в не правильном приготовлении рублей, призвали на вече, стали поить и допрашивать; он оговорил восемнадцать человек, что они заказывали ему делать рубли не по узаконенным правилам; тех схватили, —одних сбросили с моста, у других ограбилидома. Не видно, чтобы при этом было строго исследовано показание Федора Жеребца. Тогда, — говорит летописец, —весь город был в сетовании, а ябедники и посульники радовались: стоило только на кого-нибудь сказать—и тотчас предавали того смерти, а имение его, обыкновенно спрятанное в церкви, разграбляли. И прежде подобное случалось, когда народ буйствовал, не рассуждая, по первому впечатлению. В 1316 году некто Данило Писцов был убит своим холопом, и убийца остался без наказания, объявив гражданам, что его господин держал перевет и благоприятствовал враждебному князю. Таким образом правило, чтоб холопу не верить, когда он будет говорить на господина, —правило, которым стесняли новгородцы своих кня зей, не имело приложения на вече; там, напротив, низший и бедный скорее мог быть оправдан в деле с богатым и сильным, по естественной злобе толпы к тем, которые над нею возвышаются. Летописцы нередко указывают, что народный суд постигал невинных. В 1137 году предавали потоку и разграблению приверженцев Всеволода. Тогда— говорит летописец — "сягоша и иевиноватых". В 1194 году, когда возвратились новгородские отряды из несчастного похода в Югру, новгородцы, раздосадованные неудачею, нескольких человек убили, других обложили денежною пенею; на них взводили, что они погубили свою братью в походе; — но, видно, преступление нс было доказано, потому что летописец прибавляет: "а то Богови судити". Под 1208 годом рассказывается о свержении с моста невинного Олексы Сбыславич: на другой день, в обличение не справедливости народного суда, заплакала Богородица у св. Якова в Неревском конце. Во время пожаров раздраженная толпа, подозревая, что город зажигают злодеи, без дальнейших рассуждений, обращала злобу свою на всякого, кто мало-мальски навлекал ее нерасположение; например, в 1442 году после сильного пожара парод схватил некоторых лиц; одних бросал в огонь, других с мосту в воду. Какие причины иногда руководили народом, можно видеть из примера над архиепископом Арсением в 1228 году: черному народу вообразилось, что из-за него стоит долго тепло осенью, ибо он, как говорили, неправильно поступил в архиепископский сан, и его выгнали с бесчестием. Подобно тому, в Пскове в 1407 году изгнали князя Данила Александровича по случаю мора; псковичи укоряли его, будто бы из-за него постиг их мор. Неудивительно, что при таком образе народного суда летописец жалуется на не правосудие в новгородских волостях в XV веке. "Тогда, — говорит он, —в Новгороде не было ни правды, ни справедливого суда; восстали ябедники, устраивали четыи обетыи целовали па неправду; и стали грабить по селам и па волостях, и по городу; и стали мы в поругание соседям нашим; и по волостям было разорение и частные поборы, крик и рыдание, и вопль, и проклятия людей на наших старейшин и на наш город; ибо не было у нас ни жалости, ни правосудия".
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5
