В то же время восточный центр требовал к себе от политической системы адекватного своему потенциалу внимания. Фигура принцепса оказалась удобной во главе республики потому, что как лидер (вождь) римских граждан, он отвечал интересам италийского центра, а как правитель (император) подданных, он был обязан заботиться и об интересах восточного центра цивилизации. Двойственность общественной структуры порождала двойственный характер ее орудия. Восточный вопрос, как известно, занимал наиболее известных лиц начала имперской эпохи: Помпея, Цезаря, Марка Антония, Германика, возможно, Калигулу, Нерона. Хотя в историографии каждый из них оставил свой след, всех их объединяет печальная личная судьба, которая вовсе не кажется случайностью. Италийская знать внимательно следила за восточной политикой. Лишь Веспасиану удалось найти нужную форму занятий восточными проблемами, сохраняя верность римскому сообществу. Но к этому времени соотношение сил между цивилизационными центрами сместилось в сторону более или менее устойчивого баланса.

Целенаправленно проводившаяся в течение века романизация западных провинций дала свои результаты. Римский муниципальный строй оказался не менее распространенным, чем греческий полисный. Приобщавшийся к цивилизации римлянами Запад очевидно следовал в фарватере их социальной и культурной политики. Во II в. римская знать уже не боялась отпускать на Восток своих императоров. Тайная эллинофобия сменилась более спокойным и взвешенным отношением. К этому времени и сам Восток смирился с политической зависимостью от Рима, поколениями осознавая вторичность своей общественной жизни по сравнению с римской. Отдушиной для интеллектуалов оставалось культурное первенство. Утвердившееся деление населения империи на римских граждан и перегринов порождало две тенденции. Конформисты стремились заполучить римское гражданство и таким образом почувствовать себя людьми первого сорта. Для этого требовались не только заслуги перед римским государством, но и приобщение к стандартам римской жизни. Те, кому это было недоступно или претило, вставали на путь пассивной конфронтации. Объединяющим началом такой естественно развивавшейся идеологии нон-конформизма римскому господству и распространению италийских традиций на Востоке стало христианство. Как своего рода государство в государстве, оно объединяло вокруг своих идей всех, кто оказывался на обочине официальной общественной жизни. Эта тенденция развивалась независимо от наличия или отсутствия у аутсайдеров римских гражданских прав, что, с одной стороны, скрадывало оппозиционность христианства, а с другой, повышало его жизнеспособность. Идеологически это учение всегда было готово поменять вызвавшую его к жизни социальную полярность на более терпимую для власть предержащих.

Две силы медленно, но верно распространяли свое влияние навстречу друг другу –римское гражданство, объединяющим началом которого было государство, и христианская идеология, в качестве объединяющего начала представленная церковью. Наличие адептов христианской религии среди римских граждан и жаждущих стать римскими гражданами среди перегринов, в том числе и христиан, подчас затемняет суть происходивших процессов. Но теоретически их первоначальная принципиальная конфронтация очевидна. Обе силы объективно стремились к одной цели–объединить в своих рядах все население империи. Каждая из них сформировалась в оппозиционной другой среде: римское гражданство в политически господствовавшей Италии, христианство–в населенных перегринами подчиненных областях некогда эллинистического мира. Два центра античной цивилизации боролись друг с другом за лидерство, используя разные орудия. Поэтому эта борьба кажется незаметной современным исследователям.

Вторая переломная эпоха в развитии римской цивилизации приходится на III век, начало которого было ознаменовано новым расширением круга римских граждан. С превращением провинциалов в римских граждан почти исчез буферный слой, отделявший гражданский коллектив от варварской периферии. Общественная жизнь граждан вступила в непосредственное соприкосновение с варварской. Социальное поле, порождавшееся античным гражданством, прежде растрачивавшее свой потенциал на провинциалах, теперь стало более мощно воздействовать на варваров. Поэтому племенной строй варваров стал особенно заметен в римской политике и в источниках со второй половины II–начала III вв. Его давление ощущалось и на саму империю, стимулируя в ней процессы консолидации подданных с гражданами. Это смещение акцентов в отношениях с варварской периферией, обычно выражающееся формулой “перехода империи к обороне”, проявлялось уже в правление Марка Аврелия. В течение III в. происходило нивелирование социального поля в империи, выражающееся в распространении римских форм общественной жизни и римского права на получивших гражданство провинциалов. Этот процесс активно разворачивался на территориях, где носителем цивилизации выступал Рим, то есть преимущественно в западных провинциях. Отработанные предшествующими столетиями общественные формы эллинистического Востока не позволяли римскому влиянию проникать глубоко в толщу общественной жизни этой части империи. Поэтому оппозиция обоих центров империи продолжала сохраняться. В III в. их поля социо-культурного влияния пришли в непосредственное соприкосновение, и таким образом сложилась предпосылка для решающей схватки за лидерство в популяции (империи). В течение III в. активно развивалось противостояние двух идеологических систем: официального императорского культа и все более гонимого христианства. Обе главные силы империи постепенно сумели перенести свою борьбу на единое, подходящее для схватки, поле. Таким полем стала идеология. Императорский культ, постепенно из римского гражданского культа гения императора принимавший форму эллинистического культа монарха, был призван сплотить воедино граждан и подданых империи на основе официальной идеологии. Его восприятие народными массами наполняло его чертами, близкими архаическим представлениям о сакральной царской власти, в соответствии с которыми цари рассматривались как посредники между мирами богов и людей и подателями космических благ для последних. В III в. императорский культ стал активно срастаться с культом Солнца, аккумулировавшим в себе почитание небесного светила в различных местных формах от Испании и Италии до Египта и Сирии. Солнце в имперской идеологии символизировало власть над космосом, а император рассматривался как его представитель (посланец) в мире людей. Сходные установки, но в других формах, выработало и христианство с его Единым богом и рожденным им богочеловеком Христом.

Исход борьбы двух центров античной цивилизации за лидерство был предопределен изначально большей прочностью эллинских античных социокультурных форм. Органичность античного общества Восточного Средиземноморья определялась слитностью обоих таксономических уровней его культуры (этнического и цивилизационного). Длительное доминирование Италии определялось военно-политическим господством Рима, которое позволяло рассматривать в качестве социально значимых только римские гражданские нормы. После уравнения в гражданских правах всего населения империи в 212 г. и восстановления на этой основе античных общественных форм Диоклетианом, социальное поле империи приобрело формальную однородность. Как только это произошло, оба центра цивилизации оказались в равных условиях, и восточный центр стал быстро наращивать свое преимущество, облекая его в политическую и идеологическую форму. Исторически, как известно, этот процесс выразился в политике императора Константина и его премников. Столица империи, то есть формальный центр популяции, была перенесена на восток в Константинополь, который к концу IV в. развился в реальную альтернативу Риму со всем его гражданством и государственным аппаратом. Одновременно и христианство, перестав быть гонимой идеологией оппозиции официальному обществу, при Феодосии I превратилось в господствующую религию империи.

Таким образом, в течение IV в. происходила концентрация основных орудий манипулирования популяционным полем– политического аппарата и идеологической системы –в руках восточного центра цивилизации. Одновременно началась утрата Италией качеств центра цивилизации (популяции). Плотность популяционного поля в западных, оказавшихся теперь удаленными от реального центра цивилизации провинциях стала снижаться. Конкурентом городской общине (муниципию) на западе стало крупное сельское поместье, квази-муниципальный характер организации которого способствовал превращению его в центр притяжения окрестного населения. В поле социальной норматики западного мира начинают появляться лакуны, заполнявшиеся неантичным варварским содержанием. Это способствовало проникновению на эту часть территории популяции находящихся в зоне ее притяжения племенных групп. Различие между этими варварами и римлянами кельто-иберийского или иного происхождения в IV-V вв. было не столь существенным, как различие между германцами и римлянами в эпоху Цезаря и Тацита. Самосознание провинциалов пыталось утвердить эту ускользавшую грань повышенным вниманием к своему статусу “римлян”, но эта попытка не подпитывалась реальной основой. В то же время плотность популяционного поля в Восточном Средиземноморье повысилась, а различие между готами и персами и ромеями имело реальную основу. Парадоксально, но к концу позднеантичной эпохи оба центра античной цивилизации поменялись своими орудиями: политические институты оказались на Востоке, а Запад "довольствовался" христианством. Позднеантичное общество

Наиболее характерной чертой традиционного взгляда на римскую историю является настойчивое стремление рассматривать ее последние века как эпоху кризиса и упадка. Одни исследователи видят в ней упадок “римского духа”, другие– кризис античной культуры, третьи – экономический упадок и обнищание населения, четвертые – политическое и военное ослабление под натиском варваров, пятые – кризис рабовладельческого строя, шестые – закат античного городского строя и основанной на нем цивилизации, седьмые – упадок рыночной экономики и натурализацию хозяйства, восьмые –ориентализацию государства, поработившего и доведшего до упадка общество. Различные сочетания этих и других компонентов кризиса создают впечатление историографического разнообразия подходов к позднеримской истории, объединенных, однако, общим исходным постулатом (своего рода аксиомой): в IV-V вв. римское общество находилось в состоянии неотвратимого упадка, помешать которому не могли никакие усилия государства или отдельных императоров. Неясна лишь причина столь неумолимого разрастания кризисных явлений, за проявления которых принимаются практически все стороны экономической, общественной, политической, культурной жизни, изменения в идеологии и военной практике. В последние десятилетия среди исследователей приобретает популярность подход, в соответствии с которым позднеантичное общество было не упадком, а закономерным этапом развития античной цивилизации. Реформы Диоклетиана попытались приспособить прежние формы административной системы и внутренней политики к многократно возросшему в течение III века гражданскому коллективу. Но оказалось, что двадцатимиллионному коллективу граждан уже не могут быть в полной мере адекватны принципы общественной жизни Принципата, даже скорректированные Северами. Реформы Константина освободили внутреннюю политику от некоторых, слишком тесно связанных с культурным наследием городской полисной жизни и потому устаревших, форм. С этого времени началась борьба античных общественных традиций с новыми, имперскими формами политики и общежития. Поскольку сходные формы взаимоотношений государства и общества, монарха и городских общин, уже были выработаны в условиях монархий эллинистического мира, этот процесс зачастую производит впечатление эллинизации (или ориентализации) Римской империи. Христианство, особенно на Востоке, активно помогало этому процессу на стороне государства, стремясь занять нишу господствующей идеологии империи. Естественно, что его оппонентом оказалась античная культура в римской оболочке, связанная с городским обществом. Переходный период подвижного равновесия между общинным городским началом и формирующейся имперской государственной структурой занял около двух столетий (с начала IV до второй половины VI века). Это условное равновесие и определяло своеобразие лица позднеантичного общества.

Развитие всякого общества выражается в трансформации одних его форм в другие. Позднеантичное общество естественным образом выросло из Ранней империи. Кризис III века выглядит способом выработки политического орудия для решения новых социальных задач, а административная политика Диоклетиана–способом применения этого орудия. Император, из вождя-принцепса гражданского коллектива ставший доминусом-господином, подобно отцу фамилии, в частном праве представлявшему все семейство, персонифицировал теперь все гражданское население Империи. Эта отождествление общества с императором было осмыслено Евсевием Кесарийским в форме посредничества императора между гражданами и христианским богом. Император был призван контролировать распределение прав и обязанностей между гражданами. Но возросшие размеры гражданского коллектива теперь не позволяли соблюдать единство прав и обязанностей. Поэтому продолжавшее мыслить себя в качестве гражданского коллектива общество начало разделяться на сословия.  Фиксация прав и обязанностей каждого их сословий– сенаторы, куриалы, сельские плебеи, члены ремесленных коллегий, колоны и т. п. –происходила постепенно до середины V века, а окончательные формы приняла только в законодательстве Юстиниана. Поэтому позднеантичное общество IV–начала V веков существенно отличалось от позднеантичного общества второй половины V–первой половины VI веков. Но пока основной ячейкой популяционного поля продолжала оставаться городская гражданская община, общество сохраняло свою генетическую связь с Античной цивилизацией.

Идеологическая борьба внутри этого общества, оформлявшаяся в оболочку то верности античным римским культам, то преданности новому христианству, то особой его разновидности, вращалась вокруг вопросов прав и взаимных обязанностей гражданина, общества и государства, персонифицированного императором. "Новое" христианство освободило религиозную сферу от национальной римской специфики, сохранив все античные теоретические представления о власти. Общество по-прежнему мыслило себя гражданской (затем это стало называться–христианской) общиной, только теперь ей противостояли не жившие внутри границ империи перегрины, а варвары за пределами империи. Христианизация империи привела к тому, что принимавшие христианство приграничные варвары становились частью своего, христианского мира. Развивавшееся отчуждение гражданина и государства толкало его к сближению с варварами, в мире которых еще отсутствовала жесткая система угнетения. Варварский мир, вскормленный на границах империи, естественым образом перетек в его пределы, довершив разрушение связи государственных структур и общества там, где они были ослаблены. Местное население западных римских провинций более чем в десять раз превышало число переселившихся на их территорию германцев. Сломав римскую государственную машину, они не могли нарушить уклад жизни рядового населения. Большинство завоеванных "римлян" явно хотело быть завоеванными. Через два-три столетия бывшие римляне ассимилировали завоевателей и на территории бывшей империи начал развиваться феодальный строй, переход которого в зрелую стадию, однако, привел к античному Ренессансу.

Система связей гражданин-город-государство в Восточном Средиземноморье имела более прочные корни, чем на Западе. Поэтому Восточная империя оказалась более устойчивой по отношению к давлению варварской периферии. Для Византии большую опасность представляло соседство с Ближневосточной цивилизацией, часть территории которой римляне завоевали в свое время. Сформировавшаяся задолго до Античной здешняя цивилизация со своми социо-нормативными принципами не принимала чуждых античных форм общественной огранизации. Орудием борьбы с ними стал ислам, превратившийся в действенный цивилизационный инструмент только с распространением в Египте и на Ближнем Востоке. Ренессанс Ближневосточной цивилизации, оформленной некогда Ахеменидами, в мусульманской оболочке существенно потеснил христианский, или, иными словами, бывший римский, мир. Борьба исламского и христианского миров в эпоху средневековья была логическим продолжением борьбы римлян с парфянами и персами, но уже на иных рубежах и под иными лозунгами. Как и в случае с германскими варварами, политическое и идеологическое развитие исламского мира было спровоцировано соседством с Римской цивилизацией. Но если на Западе имел место симбиоз империи и варварского мира, то на Востоке развивалось их постоянное противостояние и соперничество.

Восточная Римская империя в течение V и VI веков еще боролась за сохранение социо-нормативных принципов Античной цивилизации, но к VII веку оказалась в соседстве с теснившими ее новыми социально-политическими формами Западной Европы и Ближнего Востока. Напряжение сил существенно изменило соотношение общества и государства в пользу последнего. Византия была вынуждена приспосабливаться к новым условиям своего существования. Античное наследие в общественной жизни стало непозволительной роскошью и превратилось в пережившую свое время традицию.

Страницы: 1, 2, 3, 4