Прославление деспотизма в официальном обращении к сенату со стороны придворных поэтов и ораторов удержалось в течение всего существования греческого царства, как ораторская прикраса рабьего и пышного восточного церемониала, каким окружила себя императорская власть. Бесстыдная хвалебная речь, с которой Никифор Грегорас еще в XIV в. обращался к императору Андронику II Палеологу, не может теперь нам не казаться смешной, а между тем названный и в свое время славившийся философ эту речь с горделивым сознанием включил, как образец ораторского искусства, в свой исторический труд. Точно так же бесстыдны были и речи Михаила Пселла в прославление императора Константина Мономаха, к которому он с самого начала взывает «О, император солнце!», а равно и другие «энкомии» того же прославленного философа, написанные в честь Романа-Диогена Ведь и такой почтенный правдолюбец, каким был Евстафий, и он даже впадал в тот же византийский тон, как это доказывает его речь к Михаилу I, сочиненная, когда Евстафий был избран в митрополиты мирские. Не обезображивайся надгробная речь, произнесенная знаменитым фессалоникийским епископом в честь того же императора, набором широковещательных слов, она и в наших глазах могла бы служить образцом ораторского искусства, а в сущности она нисколько по напыщенности не отличается от речей его же ученика, Михаила Акомина-та. Впрочем, и Михаил имел храбрость в речи, обращенной к Исааку Ангелу, повторить жалобы о бедственности города Афин, который дошел до полной нищеты и не мог даже поднести императору обычный приветственный дар, т. е. золотой венец.
Десять лет процарствовал гуляка Исаак Ангел на беду греческого царства, которое впало в прежние бессилие и испорченность. Враждебные народы на Востоке и с Дунайской области, которых Комнены сдерживали своей мощной рукой, теперь выродились в грозную силу. В то время как сельджукские турки проникали в Малой Азии все дальше на запад и пытались достигнуть Геллеспонта, на Балканском полуострове опять возникли два воинственных славянских государства. Сербов еще в 1160 г. краль Стефан Неманья объединил в особое царство, которое от своей столицы Расса (Новый Базар) получило наименование Расции. В 1186 г. возмутились между Дунаем и Балканами болгары, доведенные до отчаяния невыносимым гнетом налогов. Они соединились с дако-романскими племенами валахов в Фессалии и восстановили царство Самуила под главенством царя Асана. Столицей их сделалось Тырново.
На предпринятом против этого народа военном походе и утратил Исаак Ангел в апреле 1195 г. владычество. Собственный брат изменил ему, пленил его, ослепил и заточил совместно с сыном в Константинополе, а сам вступил на престол под именем Алексея III.
К новому императору обратился Михаил Акоминат с памятной запиской, в которой предстательствовал за Афины Он изобличал постыдные вымогательства преторов, которые вместе со своей свитой, словно завоеватели, грабили город и страну; жаловался на жадность сборщиков податей, которые ради составления индикци-онных описей или нового кадастра вымеривали поля с кропотливой точностью и пересчитывали чуть ли не все листья на деревьях и волосы на головах афинян. Последствием же фискальных угнетений, как указывал Михаил, явится массовое выселение. Это опасение было не преувеличено, ибо не один город и селение в греческом царстве обезлюдели благодаря бегству их населения, доведенного до отчаяния. Целые греческие общины, по утверждению Никиты Акомината, выселились к варварам, чтобы там и основать селения.
В то же время греческие провинции более чем когда-либо терпели муки от корабельного налога, раскладку коего производили императорские чиновники, хотя собирание налогов по закону входило в круг ведомства логофета дрома или генерал-почтмейстера империи. Граждане и поселяне должны были вносить произвольно налагаемые на них суммы на предмет снаряжения военных судов, которые даже не строились вовсе. Так, напр., Афины принуждены были выплатить штраф, когда состоялось распоряжение о постройке флота, причем, однако же, нигде галер построено не было по той причине, что чиновники утаили собранные деньги у себя. Греческое правительство, очевидно, видело в корабельной подати лишь удобное средство для поправления финансов, рассудив, как впоследствии Монтескье, что обширные флоты лишь истощают государство и, подобно многочисленным сухопутным войскам, по общему правилу, пользы не приносят Предлогами же для вымогательства корабельной подати служили разбойничьи набеги корсаров, особенно пресловутого генуэзца Гаффоре, против которого византийское правительство подрядило для борьбы с ним бывшего морского же разбойника, калабрийца Джиованни Стирионе, а этот, в свою очередь, насилием добывал сборы в свою пользу с Афин и других приморских городов
Позднее явился тут еще и Сгур, архонт, возвысившийся в На-вплии до значения тирана, в сопровождении претора Эллады, и они с бедных Афин выжали большие поборы, чем какими были обложены несравненно более богатые Фивы и Навплия. Незаконное эксплуатирование страны византийскими магнатами, пожалуй, было даже невыносимее, чем вообще упорядоченный гнет налогов. Но если в самом деле ежегодный взнос корабельной подати не превышал для Афин 8000 франков, а уплата этих денег повергала народ в отчаяние, то, конечно, приходится допустить, что Афины, являвшиеся в древности величайшей финансовой силой Греции, и впрямь теперь дошли до полной нищеты
Императорское правительство порой оказывалось даже вынужденным уменьшать гнет налогов для городов. Так, по-видимому, и Афины по прибытии претора Прозуха добились этой льготы, хотя потом на самом деле мера эта не была приведена в действие. Прозух был по происхождению турок (персиянин), но ребенком был обращен в христианство и огречился, а затем в царствование Мануила отличился на Востоке как военачальник. По -видимому, человек он был благожелательный, но за всем тем, однако же, архиепископ при его приезде стал ссылаться на старинное писаное право, заключавшееся в хризобуллах, которые будто бы возбраняли претору само вступление в город. Так как это изъятие Афин из-под власти стратега стоит в противоречии с известными фактами, то, вероятно, Михаил Акоминат в своем заявлении хотел сказать только, что претор не вправе в Афины вступать с войском, ставить солдат на постой к гражданам, производить произвольно сборы податей и вмешиваться в установленную законами юрисдикцию судьи Эллады. Несмотря на это, претор явился со свитой, подобной войску, которая и высасывала все соки из края, в то время как преторские сановники вроде логари-астов, протовестиариев, протокентархов и пр. там же хозяйничали с своей стороны; начальники же воинских отрядов требовали выполнения натуральных повинностей, заключали под стражу ослушников, угоняли у земледельцев скот и заставляли потом его у себя же выкупать.
Акоминат писал логофету Дмитрию Торникису, что в Афинах, кроме претора, проявился еще и антипретор, и выражал желание, чтобы из них лишь первый, если уж настоит в том надобность, наезжал в город, но только по временам, как то делали Дримис и Прозух. Архиепископ не уставал клеймить императорских чиновников названием губителей, так как они-де с большим еще варварством, чем некогда Ксеркс, хозяйничают в Афинах, в этом древнем, некогда счастливом городе, враждебном тирании, в этой общей всем образованным людям родине, находящейся под покровительством самой Богородицы, царящей в акрополийском Парфеноне. Константинополь же насылает повсюду, а особенно в Грецию, откупщиков и сборщиков податей, преторов, межевщиков и сборщиков корабельной подати в большем числе, чем Иегова наслал на Египет жаб, как казнь Архиепископ писал настоятельнейшие просьбы к своим могущественным придворным друзьям и пересылал непосредственно исходившие от афинян жалобы к правительству через верного своего секретаря Фому.
Отчаяние архиепископа еще более возросло, когда податью обложены были и церковные имущества. Колонисты и крепостные обрабатывали церковные земли в вечном страхе перед высадкой морских разбойников, а далеко не плодородные от природы земли Аттики давали весьма скудные урожаи винограда и масла Архи-епископия платила в пользу государства лишь акростихон, а особый придворный чиновник в Константинополе, носивший титул мистика, являлся там представителем прав афинской церкви. И вот Акоминат однажды ходатайствует пред императором, чтобы тот приказал мистику противозаконно собранные с церковных зе-мель деньги в государственную казну не вносить.
При бессильном, находившемся под влиянием своих любимцев Алексее III византийское правительство достигло крайней степени расстройства. Все должности продавались; самые опороченные люди приобретали значительнейшие места; даже скифы и сирийцы, некогда бывшие невольниками, за деньги добивались титула себаста. Родственники императора и другие вельможи благодаря частым сменам правителей привыкли к всевозможным злодействам и хищению государственной казны и скопляли себе богатства, налагая произвольно контрибуции на провинции. Когда Василий Каматерос, человек могущественный, потому что доводился свойственником императору и был логофетом дрома, прибыл в Афины, архиепископ и его приветствовал с торжественной почестью. Акоминат призывал также великих афинян, чтобы они окружили Каматероса, как хор, умоляющий о заступничестве за Афины, и тут же выражал надежду, что гордый византиец, муж образованный, не побрезгает назвать Афины, матерь всяческой мудрости, своей отчизной. После Фемистокла и Конона пусть он, Каматерос, станет третьим основателем города, мертвого в настоящее время в такой степени, что само его имя сгибло бы, если бы только славные воспоминания древности, берущие верх даже над завистью, не поддерживали «здесь Акрополь, а там ареопаг, а дальше еЩе Гимет и Пирей и то, что вообще можно еще назвать из незыблемых произведений природы».
Отсюда видно, что по государственным делам иногда в Афины еЩе наезжали крупные государственные сановники. Так являлся туда и другой еще родственник императора Алексея III, склонный к грабежу, генерал-адмирал Михаил Стрифнос, нисколько не стеснявшийся тем, что доводил флот окончательно до разрушения, продавая оснастку в свою пользу. Стрифнос был тот самый вельможа, который своею несправедливостью довел в Константинополе генуэзского купца Гаффоре до такого ожесточения, что он превратился в страшнейшего морского разбойника своего времени. Когда Стрифнос вступил в парфенонскую церковь в сопровождении своей жены, сестры порочной императрицы Ефросиний, чтобы принести Богоматери от себя дар, архиепископ и к нему обратился с напыщенной речью. Об Афинах следует всегда вспоминать, внушал Акоминат, как о блестящем и преисполненном славе городе, который некогда еще Пиндар назвал столпом Греции. Ныне же единственное богатство Афин сводится к таинственной святыне церкви Пресвятой Девы Марии, ибо все прочее обратилось в кучу развалин.
Стрифнос видел, однако же, в Пирее даже купеческие суда, ибо Пирей никогда не оставался без торговых сношений, почему в императорских хризобуллах, обращенных к Венеции, Афины прямо именуются портовым городом, хотя тамошняя торговля не могла быть значительной и ограничивалась каботажными сношениями лишь с греческими же городами. Вообще же византийские авторы единственно Пирей называют гаванью, Мунихийская же и Фале-ронская гавани никогда более и не вспоминаются. Быть может, Стрифнос не без злостной насмешливости сравнил Афины с Константинополем, именно по поводу примеченных им в городской гавани судов, потому что архиепископ впоследствии отписал адмиралу письмо, преисполненное негодования за насмешливое сравнение. Акоминат заверяет Стрифноса, что ни Афины, ни прилежащая к ним область не знает ни земледелия, ни скотоводства; что там отсутствуют и шелковые фабрики; что Афины богаты лишь морскими разбойниками, которые опустошают край вплоть до самых гор, и таким образом то самое море, которое некогда способствовало благосостоянию города, теперь приносит ему погибель. Он умоляет Стрифноса не давать веры завистникам, которые клевещут и на него, архиепископа, и на афинян. Впрочем, под неблагосклонными соседями-завистниками Акоминат разумел, пожалуй, не столько императорских правителей, сколько соседние города, ибо в византийскую эпоху города сохраняют тот же характер муниципальной розни и ревности, которым отличалась эллинская государственная жизнь в древности. Каждая греческая община обладала своеобразными обычаями и привилегиями и подтверждения их всемерно добивалась от императоров. Таким образом, в эту еще эпоху между Афинами, или вернее, их церковью, и Фивами велись споры из-за обладания Оропосом.
К сожалению, из писаний архиепископа мы не узнаем ничего определенного о внутреннем состоянии и устройстве города. Нигде не поименовывает Акоминат ни выдающихся среди граждан фамилий, ни того, какие в общине были должностные лица, мы Даже не узнаем через него, существовал ли в Афинах в конце XII века городской сенат, как в Фессалониках. Многократные Жалобы и ходатайства Михаила перед министрами и вельможами
Византийской империи не возымели желанного действия, хотя и не всегда оставались не услышанными. По крайней мере, Михаил Акоминат мог восхвалять своего брата Никиту за то, что он, как влиятельный при дворе человек, оказал и ему, епископу, и городу Афинам не одно благодеяние. В общем же благородные старания архиепископа разбивались о безнадежные обстоятельства империи и Греции, и даже сам он подвергался зависти и клевете со стороны разных негодяев.
В 1195 г. смерть похитила у Акомината великого его друга Евстафия, с которым он долгое время из Афин поддерживал письменные сношения. Он оплакал Евстафия, «как последний остаток золотой эпохи», и в восторженной надгробной речи воздвигал ему истинный памятник почтительной и нежной дружбы Уединение Акомината в Афинах становилось все тягостнее, а отчаяние его все росло. Он жаловался, что его там позабыли, словно мертвеца. Подобно всем прочим византийцам, Михаил называет Афины «самым крайним уголком мира», чистым Тартаром, где он, Михаил, с товарищами имеет лишь тени и искупает свое отважное безумие за то, что отправился в Афины архиепископом Акоминат умолял влиятельных константинопольских друзей протянуть ему руку помощи и вывести его наконец из этого ада опять на свет Божий.
Желание Акомината покинуть Афины наконец осуществилось после 30-летнего управления им архиепископским столом в Акрополе; остаток жизни, однако же, ему пришлось провести среди больших еще бедствий -- в ссылке. В то же время ужасная беда, пришедшая с Запада, постигла царство Комненов и, разгромив его, подчинило Грецию мечу латинских завоевателей.
Страницы: 1, 2
