Достигнув Лариссы, Сгур встретил там Алексея III. Бежавший император, на голову которого обрушились все вины развращенной империи, имел при себе отряд греков, оставшихся ему верными. Он соединился со Сгуром и выдал за него в замужество свою дочь Евдокию в надежде, что зять поможет восстановлению его на престоле. Но тут подступил фессалоникийский король со своим войском, состоявшим из ломбардцев, франков и немцев. Бонифация сопровождали благородные рыцари Гильом де Шамплит, Оттон де ла Рош, маркграф Гвидо Паллавичини, Жак д'Авен вместе с двумя братьями из фамилии Сент-Омер, а равно и братья далле Карчери -- все они жаждали добыть богатые лены; к ним же примкнули и греческие приматы, истые изменники отечеству, как их по заслугам называет Никита Акоминат.

В конце сентября 1204 г. Бонифаций проник в долину Темпе и осадил город Лариссу, который Сгур и Алексей III поспешили покинуть. Сгур, правда, порешил было дать франкам отпор в теснинах Фермопил, но один взгляд на закованные в броню рыцарские дружины обратил перепуганных греков в бегство. Рамбо де Ва-кейрас из Оранжа, знаменитый трубадур и соратник Бонифация, подсмеивался над греками, замечая, что у них сердца спустились в пятки, чтобы лучше пришпоривать коней. Сгур спасся бегством на скалистые твердыни верхнего Коринфа, Бонифаций же приказал Гвидо Паллавичини занять Бодоницу и, по важности ее расположения у Фермопильского прохода, предоставил ее Паллавичини на правах лена. Таким образом создалось франкское Бодоницкое маркграфство, приобретшее впоследствии значительную славу: оно обнимало владения эпикнемидской и опунтийской Локриды и граничило с Беотией. Другие города, как, напр., Платамона, Ларисса, Пидна, Фере, были предоставлены в качестве ленов тем из рыцарей, которым король особенно благоволил.

Бонифаций беспрепятственно занял земли, лежавшие к югу от Эты. Тамошние греки, сильно страдавшие от притеснений Сгура, встретили короля даже с радостью, словно избавителя. Фессало-никийский король тогда же образовал из Амфиссы, находившейся в упадке со времени болгарского вторжения и из земель озолий-ской Локриды, лежавших выше Крисской бухты, особый лен, который и был пожалован рыцарю Томасу де Стромонкуру. Франки наименовали эту местность Салоной или Сулой. Эта область, однако же, осталась чисто греческой, и по сей еще час все население вокруг Парнасса говорит на чисто греческом языке. На ам-фисском акрополе, составлявшем огромный многогранник, обнесенный каменными стенами, франки возвели феодальный замок, развалившиеся башни которого доселе являются памятником франкского владычества. К Салоне принадлежали: Лидорики, порт Галаксади (древняя Эантея) и знаменитые на весь мир Дель-фы, развалины коих лежат к юго-востоку от Парнасса и ныне именуются Кастри.

Отсюда завоеватели направили победное свое шествие далее в Беотию. Фивы приняли маркграфа столь дружелюбно, по уверению Никиты Акомината, словно он после продолжительного отсутствия вернулся к себе домой. Но в то же время этот летописец утверждает, что город подвергся разграблению. Фивы и прилежащие к городу беотийские земли Бонифаций пожаловал в виде лена одному из дружественных ему французских рыцарей, который, уж конечно, на школьной скамье на родине никогда не слыхивал о классических именах Кадма, Амфиона, Эдипа, Антигоны, Эпами-нонда и Пиндара. Этот счастливец был Оттон де ла Рош сюр Лу-ньон, сеньор де Рэ и принадлежал к одному из знатнейших родов Бургундии. В числе многочисленных соотечественников и он нашил на себя крест в Сито, ознаменовал себя храбростью при осаде

Константинополя, а затем встал под знамена маркграфа монфер-ратского и пользовался у него на совещаниях значительным весом наряду с Жаком д'Авен, Гильомом Шамплитт и Гуго де Колеми. Дружбу Бонифация де ла Рош приобрел оказанными ему услугами, когда вместе с Вилльгардуеном выступил посредником для примирения гордого маркграфа с императором Балдуином в ожесточенной их распре из-за прав владения Фессалониками. За это-то де ла Рошу и пожалованы были богатые фиванские земли. Оставив для охраны в крепости Кадмее гарнизон под начальством бургундского рыцаря Гильома де Сент-Круа, Оттон последовал за своим сюзереном в Аттику.

4. Никакие крепости, ни значительные поселения не могли задержать франков в их наступательном движении на Афины. Так как следует допустить, что франки двигались по священному Элевсинскому пути, мимо Дафнийского монастыря, то, вероятно, вторглись они в беззащитный город через разрушенные Фриази-ческие ворота, т. е. через dipylon. Однако же и в эту еще пору древние памятники сияли вечно юной красотой, как во времена Плутарха. Некогда Фукидид заметил, что если Афины когда-либо придут в упадок, то сама многочисленность памятников наведет на мысль, что город был вдвое обширнее, чем в действительности. Теперь наступило это время, и слова великого историка оправдались. Можно усомниться в том, чтобы в то время население ютилось лишь на северной стороне Афин, а западный и южный склоны Акрополя, Асти, оставались безлюдными. Подобное опустение могло для Афин еще и не наступать. Но, конечно, с упадком портовой и торговой деятельности город должен был удалиться от Пирея, и заселение должно было направиться по преимуществу в сторону Илисса, т. е. к Адрианову городу. Так как незадолго перед тем Сгур опустошил нижний город, то этот последний при вторжении латинцев должен был находиться в плачевном состоянии. Акрополь оказывался достаточно неприступным для сопротивления, несмотря на угрозы архонта, но теперь, когда вся Эллада сделалась беззащитной добычей франков, Михаила Акомината должна была покинуть мысль о сопротивлении. Равным образом и брат его, летописец Никита, признает братнин образ действий вполне разумным и вызванным необходимостью, хотя высказывает мнение, что святой муж одними своими молитвами мог бы свести на врагов с небес молнии и заручиться заступничеством свыше.

В конце 1204 г. латинцы впервые с эпохи Суллы вступили в качестве победителей в крепость Кекропса. Она уже давным-давно превратилась попросту в скалу, посеревшую от древности. Крепость византийцами не укреплялась, и в середине ее высился древний Парфенон, к которому, как и в прежние языческие времена, народ через Пропилеи стекался в торжественных процессиях на празднества, совершавшиеся в честь Пресвятой Девы, сменившей Афину-Палладу Бесчисленные мраморные обломки покрывали откосы известняковой крепостной площади, имевшей 1100 фут. длины при 450 фут. ширины. Обломки колонн и статуй, опустелые фундаменты, низверженные алтари, бесчисленные стелы с изваяниями и высеченными в них посвящениями, некогда красовавшиеся вдоль дороги и лестниц, теперь представляли груду мусора, заплетенную растениями, и являлись лабиринтом, где, пожалуй, уже похозяйничали кладоискатели, но развалин этих, конечно, не касалась рука исследователей-антиквариев, и несомненно, эти остатки старины навевали и большую меланхолию, и большее очарование, нежели римский Капитолий или Палатинский холм в ту эпоху.

Из более мелких памятников древней святыни Акрополя храмы брауронской Артемиды, Ромы и Августа уже, конечно, превратились в развалины, но изящная часовня, посвященная Нике Аптерос, сохранилась в неприкосновенности и красовалась во всем блеске над обширной мраморной лестницей на южном пирго-се Пропилеев. Парфенонская церковь и Эрехтеум в совокупности с прилежащими к ним зданиями, где жило духовенство, являлись главным центром поселка клириков, тогда как Пропилеи и западные и южные склоны крепости, быть может, были приспособлены под жилье начальника крепости и стражи. Это удивительное сооружение древнего строительного искусства, вероятно, и тогда еще хорошо сохранилось, по крайней мере его фасад, сквозные колоннады и ворота, тогда как прочее, вероятно, подверглось переделкам и перестройке, ибо с трудом можно допустить, чтобы такие обширные помещения, как портики и пинакотека, могли столетиями оставаться без употребления. Допущены ли были в городскую крепость на жительство горожане в эту пору, как и вообще в византийскую эпоху, неизвестно. Расположение Афин защищало жителей от непосредственных набегов морских разбойников; поэтому населению едва ли представлялась надобность искать убежища в Акрополе, да для этого там, пожалуй, не оказалось бы достаточно и места. Тем не менее можно, однако же, допустить, что сами нужды церковных обрядов обусловили создание в крепости незначительного поселка граждан

Попытался ли Михаил Акоминат еще до вторжения франков обеспечить неприкосновенность жизни, имущества, законов, прав и верований афинян, через заключение особого о том договора с Бонифацием, неизвестно, но это весьма вероятно. Так как в качестве архиепископа он являлся вполне законным ходатаем за местное население, то, разочаровавшись в возможности сопротивления, М. Акоминат должен был предпринять попытку для смягчения угрожавших Афинам бедствий путем переговоров с завоевателем. Самую митрополию, т. е. храм Пресвятой Девы Марии, он, по-видимому, попросту поставил под защиту христианского чувства латинцев, но воочию должен был убедиться в безбожном поругании храма, остававшегося в одинаковой мере священным для двух разных эпох и религий. Грубые воины -- французы и итальянцы, в которых почтение к церковной святыне было подавлено опытом разграбления всех церквей в Константинополе, взглянули на святыню и дары, сосредоточенные в соборе, лишь как на законную свою добычу. Металлические церковные сосуды были расплавлены и превращены в деньги, и даже епископское книгохранилище подверглось опустошению

Если сравнить те бесчинства, которые учинены были христиа-нами-латинцами над церквями в завоеванной Греции, с терпимостью к храмам, какую древние римляне поставили себе законом в этой же стране, то надо заключить, что языческая религиозность стояла на высшей ступени нравственности, нежели набожность христиан в XIII и последующих веках. По завоевании Афин свирепый Сулла из того же Парфенона не исхитил ни единого из собранных там священных даров и потребовал для себя лишь 40 фунтов золота и 600 фунтов серебра. То ограбление греческих храмов, которое себе впоследствии дозволили Калигула и Нерон -- впрочем, только из любви к художественным предметам, -- подверглось осуждению со стороны римского общественного мнения. Клавдий вернул фессалийцам медную статую Эрота работы Лисиппа, вывезенную Калигулой, а проконсул Азии Ва-реас-Соранус сумел даже защитить пергамские храмы от хищнических вожделений самого Нерона

Несчастному афинскому архиепископу в эту пору довелось пережить если не такие ужасные дни, какие выпали на долю его брата после штурма Константинополя, то все же очень тягостные. Если Акоминат последовал примеру своего друга, Мануи-ла, архиепископа фиванского, и добровольно отправился в ссылку, то поступил он так потому, что новые властители города лишили его архиепископского стола, превратили Акрополь исключительно в франкский замок, воспретили в соборе богослужение по греческим обрядам и предоставили храм в распоряжение латинского духовенства. Не будучи в состоянии ни помешать этому, ни подчиниться римским церковным законам, как на то пошли иные греческие епископы в покоренных провинциях, Акоминат покинул город, чтобы где-нибудь сыскать себе убежище. Таким образом расстался с Афинами превосходный этот человек, в котором город долгое время находил себе народного трибуна, заступника от византийских сатрапов и красноречивого охранителя непреходящих прав города на уважение человечества. Все те большей частью сохранившиеся, по счастью, писания, речи, стихотворения и послания, с которыми Акоминат обращался к выдающимся личностям своей эпохи, являются бесценными документами для истории рушащейся империи Комненов и Ангелов, а равно и единственными подлинными показаниями, рисующими состояние Афин в Средние века. Нельзя и оценить достаточно высоко всего литературно-исторического течения творений Акомината, ибо они наряду с писаниями Пселла и Евстафия наиболее ясно отражают характер византийско-гуманистической образованности XI и XII столетий. Между прочим, писания эти служат ясным свидетельством, насколько эллинизм продолжал жить в греческой церкви. Можно говорить о возрождении древности на итальянской почве, но отнюдь не на греческой, ибо на последней античный мир никогда не вымирал. Лучи света, источаемые творениями классических авторов, продолжают пронизывать омраченные умы епископов Афин, Фессалоник, Коринфа, Неопатры и Фив, и по временам они являются как бы диадохами языческих мудрецов, переряженными в христианские одежды. Это преемственное развитие греческой культуры внезапно было прервано французским вторжением, вторжение же это положило внезапный конец деятельности Михаила Акомината в Афинах и затушило здесь ту искру умственной жизни, которую этот деятель несомненно будил, раздувая тлеющий пепел древности.

Афинская епархия вместе с землями Мегары была предоставлена на долю крестоносного войска согласно акту, по которому крестоносцы поделили между собой Византию, и маркграф мон-ферратский принялся хозяйничать над этим краем на правах завоевателя. Так как Афины принадлежали к числу греческих портов, доступ к которым был свободен для торговли венецианцев согласно привилегиям, им дарованным от византийских императоров, то на этом основании Республика св. Марка могла предъявлять свои по меньшей мере претензии на властвование над Афинами. Это именно, по-видимому, и побудило позднейших венецианских летописцев к сочинению рассказа о том, будто афиняне через особых послов сами предлагали предать себя под державу венецианской синьории, но что этому их намерению воспрепятствовал Оттон де ла Рош «не без кровопролития». Это утверждение, однако же, никаким историческим документом не подкрепляется, а равно неизвестно и то, чтобы республика заявляла какие-либо споры против предоставления Афин и Мегары в ленное владение де ла Рошу. Тем не менее факт не исключает вероятности того, что афиняне и впрямь предпочитали сделаться скорее подданными венецианцев, чем бургундцев, и что раньше или позднее они схватились за неудавшуюся попытку отдаться под державное покровительство могущественного города, раскинувшегося на лагунах.

Весть о том, что франки завладели Афинами, повергла в удивление Запад, так как там не вполне забыто было славное прошлое этого города, и ученые в монастырях и школах еще хорошо знали, что собой знаменует имя Афин. Альберик de Trois Fontaines занес в летопись под 1205 г. «Оттон де ла Рош, сын дворянина Понтия де ла Рош в Бургундии, чудесным образом сделался герцогом афинским и фиванским». Разумеется, это событие могло казаться достойным удивления, ибо знаменитый город, со времен Кодра и тирана Пизистрата не имевший собственного государя, после долгого промежутка времени вдруг получил такового в лице бургундского дворянина.

Новый властитель Афин отрядил воинов для охраны Акрополя, но сам пока не находил досуга устроиться в своем маленьком государстве, диковиннейшем из всех когда-либо достававшихся рыцарственным искателям приключений, -- де ла Рош должен был последовать за своим сюзереном в дальнейшие его завоевательные походы против Греции. Прежде всего предстояло уничтожить тирана Леона Сгура. Тщетно осаждал, однако же, Бонифаций скалистые твердыни Навплии, а Оттон де ла Рош в сообществе с Жаком д'Авен (который перед тем занял Халкиду или Негропонт на Эвбее) -- коринфскую крепость. Этот последний город все еще процветал благодаря морской торговле. Его древние порты Аехеум и Кенхрея продолжали действовать по-прежнему -- один принимая суда, приходившие из Азии, а другой -- с Запада. Крепкие стены окружали нижний город, а на недоступной скале высилась коринфская крепость, в изобилии снабженная водой из поместительных цистерн и древней Пирены. Жак д'Авен принудил к сдаче нижний город, и маркграф распорядился возвести здесь укрепленный замок «Монтескье», тогда как Оттон де ла Рош сооружал другое укрепление. Сгур отважно защищал Акро-коринф, и здесь успехи франков были приостановлены. Мужественный архонт здесь, как и в Аргосе и Навплии, еще высоко держал знамя национальной греческой независимости и воспрепятствовал Бонифацию вторгнуться через перешеек в Пелопоннес, но совершенно непредвиденная случайность открыла крестоносцам доступ на полуостров с той стороны, откуда их никто не ожидал.

Страницы: 1, 2, 3, 4