К тому же Тагору стало ясно, что для большинства его соотечественников потребовался отзвук иностранных почестей, чтобы неохотное прежнее признание его заслуг превратилось в восторженное поколение. Эта грустная и горькая мысль нашла своё выражение 23 ноября, когда депутация из пятисот видных граждан города Калькутты прибыла на специальном поезде в Шантиникетон, чтобы принести ему «поздравления от имени своего народа». В прямых и поэтичных словах поэт сказал им, что он не может принять столь нереальные знаки внимания. Его всегдашние поклонники поняли, против кого направлено остриё этих слов. А остальные, чей восторг он так резко оборвал, никогда не смогли простить ему столь «негостеприимный ответ». Калькуттская пресса тут же начала против него яростные нападки за «непростительную дерзость». Однако выдающийся общественный деятель-патриот Бипин Чандра Пал поддержал его в своей газете «Хинду ревью»: «Всякий в положении Рабиндраната с его поэтической чувствительностью не мог бы не почувствовать горечи в подобных обстоятельствах. Упрёк, прозвучавший в его ответе, не может считаться не заслуженным нами или недостойным его».
Премия была присуждена за поэтическое творчество и художественные достоинства поэзии Тагора. Но сам факт, что премия присуждена представителю Азии, придал награде особое значение. Тагор из личности превратился в символ - символ принятия Западом азиатской культуры и её потенциального возрождения. Тагор был первым, кто запечатлел в сознании западной интеллигенции тот факт, ныне ставший общепризнанным, что «мудрость Азии» жива, что с ней надо обращаться как с живым существом, а не как с любопытным музейным экспонатом.
Благочестивые христиане с надеждой увидели в стихотворениях Тагора обещание грядущего религиозного возрождения. Пришлось напомнить энтузиастам, что Тагор никогда не был христианином. Объявились, как обычно, и такие умники, которые всегда уверены, что все видят насквозь. Некоторые из них усмотрели в присуждении премии «британскую руку», пытающуюся раздуть славу империи. Другие предложили, что шведские литературные круги, с их прогерманской ориентацией, нарочно решили привести в замешательство британские правящие классы.
Нет на земле двух более различных областей и по климату, и по социальному укладу, чем тропические равнины Бенгалии и покрытые снегом горы Скандинавии. Но стихи, написанные в дельте Ганги, нашли в сердце скандинава такой же чувствительный, искренний и глубокий отзвук, как и в сердцах соотечественников Тагора. И это доказательство не только всемирного значения стихов «Гитанджали», но и правоты Тагора в его твёрдой убеждённости, что в груди человечества бьётся единое сердце, несмотря на барьеры, которые возводят националисты, священники и политиканы.
2.6. Гражданин мира
Лучшим подарком, который привёз Тагор из своей поездки в Англию, были не почести, осыпавшие его, а дружеские отношения, которые он завязал со многими замечательными мыслителями Запада. Они расширили его гуманистическое мировоззрение, они углубили его понимание интеллектуальных и духовных потребностей, побудивших западную культуру к её великим достижениям. Отныне он стал осознавать себя гражданином мира. Не потому, что переживал и тревожился за весь мир. Среди всемирных знаменитостей можно немало назвать таких, кто бранил весь мир или же не видел дальше своего носа. А Тагор сделал судьбу мира своей собственной судьбой, он чувствовал боль, если в любой части света царили страдание и несправедливость. Эта всемирная совесть, голос которой не замолкал в его душе, часто обрекала его на непонимание даже в родной стране.
В то время он встретился с двумя замечательными англичанами - Чарлзом Эндрюсом и Уильямом Пирсоном, которые стали его друзьями и приняли участие в деятельности школы в Шантиникетоне.
26 декабря 1913 года на специальном собрании Калькуттский университет присвоил Тагору степень доктора литературы «honoris causa» (по совокупности заслуг, без защиты диссертации). Так завершился этот год полный событий и волнений, богатый почестями и наградами, но бедный творческими достижениями,- это был единственный год, когда новые книги Тагора не появились на бенгали, языке его творчества. Три книги, изданные в Лондоне, «Садовник», «Полумесяц» и «Читра», состояли из переводов его старых произведений. Впрочем, за год он написал несколько песен, некоторые во время пребывания за рубежом, другие в Индии. Единственная песня, написанная в Соединённых Штатах в начале года, знаменательна тем, что в ней возникает образ купли-продажи.
Он продолжал сочинять песни (слова и музыку), и они составили в 1914 году два тома «Гитимолло» и «Гитали». Среди них есть песни, написанные Тагором в том же возвышанно-духовным ключе «Гитанджали», хотя их настроение изменилось. Его вера обрела твёрдость, уверенность в судьбе человека стала крепче, а приятие жизни и ответственности за неё - более радостным. Как он говорит в одной из песен, все тернии жизни обретут смысл песни Тагора - это его величайший дар своему народу. Не только потому, что их радость могут разделить и грамотные и неграмотные, юные и старые, но и потому, что в них, в простых и прекрасных словах, он и выразил тончайшие оттенки настроений и чувств. Это его «приношения» в истинном смысле слова, сокровенные шепоты его души, эхо которых прозвучало на весь мир.
Тоска по древним временам, владевшая им в первые годы столетия, теперь исчезла, победила его вера в поступательное движение жизни, в свободное общение умов.
1 мая 1914 года молодой друг Тагора Промотха Чоудхури, женатый на его племяннице Индире, основал литературный журнал «Шобуджпотро» («Зелёные листья»), предоставивший свои страницы новым экспериментам в литературе. Чоудхури выступал под псевдонимом Бирбал в честь остроумного царедворца императора Акбара и был блестящим писателем, но всё же основная тяжесть ведения журнала легла на плечи Тагора. Этот стимул ему оказался необходим: поэт ответил потоком литературных произведений, замечательных как своими достоинствами, так и разнообразием тем и жанров.
Теперь Рабиндранат описывает жизнь и проблемы средних классов, в особенности драму женщины в индийской семье. Ирония автора в разоблачении трусости и эгоизма самодовольного индийца-мужа тонка и остра, а его смелость в обличении несправедливости, совершаемой во имя священных писаний и традиций, вызывает восхищение читателя.
Поэт проводил летние каникулы в Рамгархе, в Гималаях. Сначала он был счастлив и чувствовал себя так, будто до этого он «жил впроголодь». «Моя жизнь наполнена до краёв», - писал он Эндрюсу. Но вскоре его охватило беспокойство, за ним последовали сильные душевные страдания, предчувствие великого несчастья, угрожавшего охватить мир, который он так любил. На политическом горизонте ещё не обозначились грозовые тучи, и мировая война, начавшаяся в августе, разразилась внезапно. Как он смог почувствовать её приближение, объяснить трудно.
Но он её предчувствовал болезненно. Это видно из писем, написанных в то время, и из свидетельств тех, кто был рядом с ним. «Бог видит, что когти смерти разрывают моё сердце», - писал он Эндрюсу.
Поэт не мог найти покоя, и, как обычно в таком состоянии, он переезжает с места на место, то в Шантиникетон, то в Шилайду, то в Даржилинг, Агру или Аллахабат. Тем временем в Европе началась война. Тагор не воспринимал её как войну европейцев, до которой нет дела Азии, и тем более не радовался, что беда для Англии послужит к выгоде Индии. Он не принимал сторону того или иного из воюющих государств. Для Рабиндраната война представлялась раной, нанесённой в грудь всего человечества. В обращении к ученикам Шантиникетона поэт подчеркнул, что как грехи отцов ложатся на сыновей, так все человечество должно разделить вину и наказание за все преступления, которые где-либо совершает человек.
Стихотворения, созданные в эти трудные месяцы, были изданы в 1916 году в тонком томике, названном «Болака» («Полёт журавлей»). Этот том, посвящённый автором Пирсону (а по сути своей Всемирному духу), отмечает одну из вершин, на которые Тагор периодически поднимался в своём паломничестве по Гималаям.
Поэзия сборника «Болака»,- пишет профессор Шукумар Шеен, известный историк бенгальской литературы,- воистину грандиозна, это стихи величайшего масштаба, доступного для лирики. Мы ничего подобного не видели ранее, даже в величественной «Урваши». Книга получила название по стихотворению, написанному в Кашмире, где автор, наблюдая однажды вечером «извилистое течение реки Джелам, сверкающее в сумерках как ятаган», внезапно был возвращён из задумчивости «кратким, как молния звуком, проносящимся сквозь пустое пространство». Он смотрит вверх и видит стаю журавлей, или лебедей, или диких уток - бенгальское слово многозначно,- летящих неизвестно куда. Этот полёт символизирует для него скрытое движение в неподвижных вещах, стремление духа времени, непрекращающийся поиск жизни и души, вечный крик в сердце вселенной: «Не сюда, не сюда, но дальше, дальше!»
Эхо этого крика отдаётся во всех стихотворениях сборника, каждое из которых - гимн бесконечному чуду движения, состоянию постоянного изменения, обновления и совершенствования, каков бы ни был предмет, к которому поэт обращался: Шах Джахан, строитель Тадж-Махала, или возлюбленный ангел поэта, его покойная невестка Кадамбори.
Вскоре после завершения работы над «Фальгуни» в марте 1915 года Тагор впервые встретился с Ганди, который завершил свою деятельность в Южной Африке и вернулся на родину, но ещё не решил, чем он будет заниматься и даже где поселился.
Ганди пробыл в Шантиникетоне не больше недели. В то время он не был ещё Махатмой, одно имя которого заворожило людей в последующие годы. Но, тем не менее, он произвёл неизгладимое впечатление на обитателей Шантиникетона.
Шесть дней, проведённые Ганди в Шантиникетоне, заложили основные дружбы между двумя титанами современной Индии. Но эти же дни полностью выявили контраст между их индивидуальностями, между их столь разными мировоззрениями. Контраст столь явный и столь непреодолимый, что поклонники того и другого видели только его. Но под различием скрывалось глубокое и сокровенное родство, ощутимое лишь для них самих да ещё для нескольких друзей, отличавшихся такой же повышенной восприимчивостью, как Эндрюс и Джавахарлал Неру.
Прежде чем Ганди покинул Шантиникетон, он отметил один недостаток и откровенно сказал о нём Тагору. В столовой ашрама особые места отведены для мальчиков из касты брахманов. Тагор, не жалевший сарказма в обличении кастовой системы, последовал ей в своём собственном святилище. И это поразило Ганди. Впоследствии Тагор отменил подобную практику, и ныне она нетерпима в Шантиникетоне.
Эти маленькие эпизоды позволяют увидеть главные черты в различии двух замечательных людей современной Индии. Один был подвижником, мечтавшим политику сделать святой, другой - поэтом, стремившимся сделать святость прекрасной.
Британский губернатор Бенгалии лорд Кармайкл, который в начале 1914 года в торжественной обстановке вручил поэту диплом о присуждении Нобелевской премии и модель от имени Шведской академии, посетил Шантиникетон 20 марта, через девять дней после отъезда Ганди. Завоевав признание за границей, Тагор обрёл респектабельность и в глазах британской администрации Индии. Ушли в прошлое дни, когда правительственных чиновников предостерегали, чтобы они не посылали своих детей в школу поэта. Теперь высочайший представитель британских властей в Бенгалии явился, чтобы засвидетельствовать своё почтение. Тагор устроил для высокопоставленного гостя соответствующий приём.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
