Нужно отметить также, что в Севастополе тогда проходила службу часть матросов и офицеров, высланных из Петербурга после подавления восстания декабристов. Из числа известных декабристов-моряков в Черноморский флот были переведены мичманы Ф. С. Лутковский и В. М. Тыртов, разжалованный из отставного капитан-лейтенанта в лейтенанты В. П. Романов, лейтенанты Д. Н. Лермонтов и А. Р. Цебриков. Кроме того, многие декабристы, в том числе братья П. А. и А. А. Бестужевы, Б. А. и М. А. Бодиско, а также немало матросов были посланы «для искупления вины» на первую линию огня в действующую Кавказскую армию.
Возможно было предположить, что часть находившихся в Севастополе балтийских моряков-декабристов также принимала участие в восстании. Известно, например, что одному из офицеров-балтийцев военно-судная комиссия потом дала следующую характеристику: «Службу исполнял с уклонением, начальничьего приказа в точности не выполнял, характера самого беспокойного и строптивого, через что получал от начальства своего неоднократные выговоры... Был посажен генерал-губернатором Сталыпиным на Павловский мысок за явное буйство и неповиновение карантинным распоряжениям». Судя по материалам, этот офицер был среди участников восстания. Правда, одновременно указывается, что, когда восставшие громили дом скрывшегося вице-адмирала Патаниоти, лейтенант пытался заступиться за него, говоря, что он «хороший».
Но мастеровые в ответ ему закричали: «Врешь, он нас, плотников, бил по зубам...» Нужно также иметь в виду, что и во времена парусного флота на военно-морскую службу посылали наиболее развитую часть новобранцев. Этого требовали сложное оснащение кораблей, дальние плавания, трудности службы на море.
Многие матросы до восстания участвовали в заграничных плаваниях, где познакомились с более свободной и культурной в тот период жизнью населения ряда стран, уже освободившегося от крепостной зависимости, были наслышаны о французской буржуазной революции. Все это пробуждало в их среде критическое отношение к самодержавию и крепостничеству. Материалы судебного следствия и архивные документы свидетельствуют, что мастеровые и матросы проявили немало элементов организованности, дисциплины и порядка, дружбы и товарищества.
Когда Корабельную слободку оцепили войска, ее жители также начали вооружаться. Было создано три вооруженных отряда, которыми руководили квартирмейстер 37-го флотского экипажа Тимофей Иванов, отставной квартирмейстер яличник Кондратий Шкуропелов и унтер-офицер 34-го флотского экипажа Федор Пискарев. Они организовали караульное охранение слободки от проникновения в нее войск, выставив на опасных местах вооруженные пикеты. Оружие для отрядов достали силой, захватив склад, в котором, в частности, были сложены ружья и сабли, отобранные властями у населения после перестрелки у дома матроса Полярного. Больше того, началось обучение слобожан военному делу. Оно было поручено шкиперскому помощнику Кузьмину, пользовавшемуся у жителей большим уважением. В материалах следствия указывается: «Ночью Кузьмин учил бунтовщиков маршировке, различным эволюциям».
В судебном деле особо отмечается руководящая роль в восстании Тимофея Иванова. Пользуясь большим авторитетом, он «по знаку, рукой данному, заставлял молчать говорящую толпу».
О сплоченности и единстве слобожан свидетельствуют многие показания. Контр-адмирал Скаловский заявил, что он не заметил зачинщиков и зачинщиц, «вся толпа одинаково упорствовала». На приказ Сталыпина выдать зачинщиков, переданный его адъютантом поручиком Орлаем, жители слободки ответили категорическим отказом, сказав ему: «Зачинщиков между нами никаких нет, и нам все равно, умереть ли с голоду или от чего другого». Матросы же угрожали поручику Орлаю, а квартальному надзирателю (полицейскому) Юрьеву говорили: «Скоро ли откроют огонь, мы только того и ожидаем, мы готовы».
В судебном деле утверждается, что еще до восстания на Корабельной стороне был организован военный совет. В него, кроме Тимофея Иванова, Кондратия Шкуропелова и Федора Пискарева, входили фельдфебель Петр Щукин, унтер-офицер Крайненко, слесарь адмиралтейства Матвей Соловьев и ремесленник Яков Попков.
Интересно показание юнги Алексея, сына слесаря Матвея Соловьева. Еще 10 июня он был послан отцом из Корабельной слободки в город к матросу-плотнику Ивану Никитину, чтобы тот упросил команду мастеровых быть помощниками в бунте, который предполагают жители Корабельной слободки. Мастеровые ответили, что все находятся в готовности. Так была установлена связь между мастеровыми адмиралтейства и военного порта. Кроме Алексея Соловьева, связь военного совета с матросами флотских и рабочих экипажей, Корабельной слободки с городом поддерживали юнги Василий Нечаев, Иван Стукалов, Василий Захаров и Конон Вялов.
Восстание было намечено заранее. Начало его военный совет назначил на вечер, когда заканчивались работы в мастерских адмиралтейства. В это время все матросы находились в сборе. Был установлен сигнал восстания -- набат с колокольни соборной церкви. Заранее составили для расправы список наиболее ненавистных лиц из числа городского и портового начальства.
Слухи о готовящемся восстании шли в городе за несколько дней до его начала. Поэтому 12 июня войсковое оцепление Корабельной слободки было усилено двумя батальонами пехоты при двух орудиях под командованием полковника Воробьева. А 13 июня «было замечено расположение к мятежу» не только на Корабельной слободке, но и в некоторых других частях города, особенно в Артиллерийской слободке и на «Хребте беззакония».
Вот почему в этот день вице-адмирал Патаниоти отдал приказ о том, чтобы все офицеры флотских экипажей были на своих местах не только днем, но и ночью. Генерал-губернатор Столыпин накануне восстания доносил графу Воронцову: «Я не должен скрыть от вашего сиятельства, что расположение умов частей морских экипажей, в Севастополе находящихся, весьма неблагонадежно, так как они, почти не скрываясь, говорят, что в случае, если бы начальство вознамерилось действовать на мятежников силою оружия, то они выжидают только первого выстрела, чтобы идти к ним на помощь...»
Восстание началось вечером 15 июня, но до установленного военным советом сигнала. Дело в том, что Столыпин приказал в этот день расставить войска и по городу, «чтобы не допустить к соединению мятежников», и назначил сильный караул из 52 солдат и офицеров к своему дому. Жители решили, что карантинное оцепление вводится и в городе. Они вышли из домов на улицы, быстро образуя большие толпы. Накопившись в Артиллерийской слободке, на Городском холме и в переулках, народ двинулся к военному порту и адмиралтейству (к Минной башне), к дому Столыпина и соборной церкви. Ударили в набат. Толпы с каждой минутой росли. У многих были топоры, колья и ломы.
Столыпин, увидев подходившую к его дому толпу, послал ей навстречу генерала При-мо с несколькими солдатами. Но восставшие не стали слушать генерала, сорвали с него погоны, грозились убить, если не будет отменен карантин. Прямо бросился бежать в дом Столыпина, солдаты его смешались с толпой. В большинстве своем сочувствуя жителям и сами испытывая большие лишения, солдаты, охранявшие дом генерал-губернатора, попрятались, а некоторые примкнули к восставшим. Толпа ворвалась в дом, нашла в одной из комнат Столыпина и выбросила его на улицу, где он был добит камнями и дубинками.
В это время к восставшим уже примкнули мастеровые 17-го и 18-го рабочих экипажей. Сломав замок на воротах военного порта, они вышли в город (на Екатерининскую улицу) и направились к флотским казармам. Сюда же устремились толпы народа.
Командиры флотских экипажей, узнав по набатному звону, шуму и крикам в городе о начале восстания, выстроили матросов и стали говорить им о долге присяги, повиновении начальству и преданности царю. Характерно, что матросы были выстроены без оружия, так как командиры не только не надеялись, что экипажи пойдут «подавлять восстание», но даже боялись доверить им оружие. Ружья стояли по казармам в пирамидах и охранялись офицерами. Матросы слушали командиров молча, но, как только восставшие подходили к казармам, самовольно покидали строй, бросались в казармы, захватывали ружья и, взломав ворота, примыкали к народу. Среди них были матросы 29, 37, 38 и 39-го флотских и 16-го рабочего экипажей. Раздавались возгласы: «Бей и коли офицеров!» Но офицеры трусливо попрятались или бежали по домам.
Восставшие начали громить карантинные учреждения, сжигали их документы, искали ненавистных чиновников, офицеров, адмиралов и генералов, чтобы расправиться с ними, разбивали и рушили все в их домах.
В то же время следует отметить, что это был не просто слепой, яростный бунт. Об элементах руководства восставшими свидетельствует ряд фактов: поиски врагов и разгром их домов по намеченному военным советом списку, строгое пресечение всяких попыток к грабежу имущества и, наконец, «отобрание у представителей властей расписок в том, что чумы в городе не было».
На Городском холме восставшие поймали контр-адмирала Скаловского. Сорвав с него погоны, толпа повела его в церковь, требуя дать такую расписку. Скаловскому удалось бежать и присоединиться к проходившей мимо колонне солдат одного из батальонов Орловского пехотного полка. В ней уже был комендант города генерал Турчанинов, а также несколько офицеров. Но они не посмели заставить солдат стрелять по восставшим, так как солдаты громко заявили: «Они нас не тронут, и мы стрелять в них не будем». Большая часть толпы направилась за колонной солдат к комендатуре, требуя от Скаловского и Турчанинова расписок. Другая часть восставших пошла к дому протопопа Софрония Гаврилова и такую расписку от него получила («По требованию Доброй партии сим свидетельствую...»).
В расписке, данной Скаловским и Турчаниновым в комендатуре, говорилось: «1830 года, июня 3 числа, мы, нижеподписавшиеся, даем сию расписку жителям города Севастополя в том, что в городе Севастополе не было чумы и нет, в удостоверение чего подписываемся».
На документе -- две подписи и сургучные печати. Такая же расписка была взята от городского головы Носова, многих священников, купцов и офицеров. Участники восстания наивно верили, что расписки помогут им избежать потом наказания. А представители властей, дававшие эти документы, просто спасали свою жизнь. Турчанинов, например, заявил: «Лучше дать расписку, которая ничего не будет значить, а утихомирить бунтующих, через это можно спасти невинных от ярости мятежников, обещавших по получении таковой расписки успокоиться».
Еще более ярко об элементах организованности восстания и солидарности его участников говорит тот факт, что после присоединения к нему матросов флотских и рабочих экипажей значительная часть восставших тут же направилась на Корабельную сторону на помощь слобожанам. Солдаты, стоявшие на охране дамбы, соединяющей город с Корабельной слободкой через болота в конце Южной бухты, беспрепятственно пропустили восставших.
Когда в городе раздался набат, жители слободки, в том числе вооруженные отряды, подошли к войскам оцепления на 15-20 шагов, но нападать на них не стали, ожидая помощи из города. На главном пути в город стояли построенные в две шеренги солдаты гренадерской роты Елецкого пехотного полка, за ними -- два орудия с 14 канонирами 5-й морской артиллерийской бригады под прикрытием 32 солдат мушкетерской роты Елецкого полка. Из толпы раздавались дружеские выкрики в адрес солдат, с ними заговаривали девушки и женщины, слышались веселые шутки и смех. Солдаты явно сочувствовали народу, поэтому офицеры не решились приказать им применить оружие для разгона толпы, а, наоборот, стали уговаривать жителей разойтись по домам.
Когда толпа матросов, мастеровых и других горожан подошла к Корабельной слободке, ее жители бросились к войску с криком «ура!» и с возгласами: «Солдаты, не стреляйте!» Полковник Воробьев приказал солдатам открыть огонь из ружей, а канонирам из пушек. Но выстрелила только часть солдат, и не по толпе, а вверх. Канонир же, державший наготове для выстрела из пушки горящий фитиль, бросил его на землю. Горожане захватили орудия, жители слободки взяли в плен офицеров и солдат, отобрав у них оружие. Полковник Воробьев в свалке был убит.
Орудия доставили к дому Тимофея Иванова. Сюда же привели пленных офицеров.
Затем, как и в городе, начались разгром карантинных учреждений и сжигание их документов, расправа с карантинным начальством. Обходили дома, вылавливая попрятавшихся кое-где чиновников и спекулянтов, чтобы «выбить из них чуму», как говорили восставшие -- «карманную чуму», ломали их имущество, выбивали рамы. Были убиты начальник военного карантина Стулли и чиновничек Степанов, нагло обиравшие слобожан, избит плац-адъютант Сталыпина Родионов. Остальных чиновников и спекулянтов по списку военного совета поймать не удалось. Пять раз врывались восставшие из отряда Шкуропелова в дом ненавистного слобожанам и матросам военного священника Кузьменко, разгромили все в комнатах, но самого попа не нашли. Под конец взяли заложниками его жену с двумя дочерьми и привели их в дом Тимофея Иванова.
В 10 часов вечера весь город был фактически во власти восставших. Поиски начальства, обыски и аресты продолжались всю ночь на 16 июня. Вооруженного сопротивления восставшие нигде не встретили. Впоследствии военно-судная комиссия отмечала, что бездействие войск подбодрило на мятеж даже тех жителей, что оставались еще в нерешительности. «Поведение некоторых офицеров и солдат, -- говорилось в заключении комиссии, -- способствовало восстанию: имея оружие и боевые патроны, они, занимая вверенные им посты, смотрели на мятежников как бы на людей, отправляющих правое и похвальное дело». Комиссии было невдомек, что на самом деле большинство солдат и часть офицеров так и понимали события.
Утром 16 июня генерал Турчанинов, по требованию народа, официальными приказами не только отменил внутренний карантин в городе, но и отодвинул внешнее оцепление Севастополя на две версты. Пообещал он также в ближайшее время совершенно снять с города чумной карантин.
После этого участники восстания начали успокаиваться. Число их быстро пошло на убыль. Многих пугала ответственность за восстание. Среди руководителей начались разногласия. Военный совет не только не взял власть в городе в свои руки, но и просто растерялся, не зная, что же делать дальше. Никакой общественно-политической программы восставшие, естественно, не имели.
17 июня в Корабельную слободку пришли два офицера с ротой солдат, чтобы взять, как они говорили, казенные пушки. Оправившееся после паники первых дней военное начальство предусмотрительно уже 16 июня начало выводить из города все армейские воинские части, чтобы изолировать солдат от восставших. Якобы в связи с выходом в лагеря и явились офицеры за пушками. Среди руководителей восстания поднялся спор: отдавать или не отдавать орудия.
К дому Тимофея Иванова в это время собрались многие жители. Спор был перенесен на обсуждение всех собравшихся. После долгих разговоров, шума и криков жители решили пушки отдать, если офицеры подпишутся, что пушки возвращены без всякого сопротивления. Такая расписка была дана и заверена тем же священником Кузьменко, которого так долго искали, чтобы расправиться с ним, а теперь спокойно пребывавшим на свободе.
Севастопольское восстание воскресило перед Николаем I тени ненавистных ему декабристов. В указе по поводу «всеобщего мятежа в Севастополе» царь предоставил графу Воронцову неограниченные полномочия по подавлению восстания. Он дал ему право требовать «сколько понадобится войска» и обязал «ежедневно доносить с нарочными курьерами о ходе дел при Севастополе».
Для подавления восстания к Севастополю 17 июня были придвинуты войска Симферопольского гарнизона и балаклавский греческий батальон. 19 июня из Феодосии сюда подошли боевые пехотные части 12-й дивизии, возвратившейся с балканского театра военных действий против Турции. Николай I приказал, кроме того, «на всякий случай поставить в известность главнокомандующего 1-й армией».
Царское правительство жестоко расправилось с восставшими. Главным палачом севастопольцев стал граф Воронцов, о котором Пушкин в свое время писал:
«Полумилорд, полукупец, Полумудрец, полуневежда, Полуподлец, но есть надежда, Что будет полным наконец..».
Эту уверенность великого поэта Воронцов полностью оправдал в Севастополе. Возглавляемые им военно-судные комиссии арестовали несколько тысяч человек и присуждали их главным образом к смерти. Они всячески старались скрыть преступления начальства, его надругательства над народом. «Буйные люди, -- писал генерал Тимофеев, -- не веря существованию в Севастополе заразительной болезни, не от притеснения... произвели мятеж, но единственно от неповиновения распоряжениям начальства и собственной упорности...»
Всего таких «буйных людей» оказалось около 6000. Арестованные должны были доказывать, что они не участвовали в восстании. Мастеровые и матросы без всяких доказательств приговаривались к смерти.
Большинство участников восстания держалось стойко. Об одном из участников восстания, Кондратии Шкуропелове, военно-судная комиссия писала: «Замечательно скрывает общий заговор жителей Корабельной слободки с городскими жителями к бунту».
Николай I торопил военно-судные комиссии с расправой. Он требовал руководствоваться 137-м военным артикулом, который обязывал: «В возмущении следует на месте и деле самом наказать и умертвить... чтобы через то другим страх подать и оных от таких непристойностей удержать».
Перед царским судом предстало 1580 участников восстания. Из этого количества известен 1191 приговор; 626 были приговорены к смерти и 382 -- к гражданской смерти, то есть к лишению всех прав с конфискацией имущества и высылкой в далекие края. Из 78 «главных виновников» среди жителей Корабельной слободки 75 были приговорены к смерти; 361 из 370 остальных к гражданской смерти. Из 389 матросов рабочих экипажей 357 были осуждены к смерти, из 32 несовершеннолетних участников восстания -- 10 к гражданской смерти. В Севастополь спешно собирали палачей со всей Таврической губернии. Из Симферополя приехал палач Иван, из Алешков -- палач Никитов и т. д.
В конце концов царское правительство не решилось пойти на такое количество казней, утвердив лишь семь смертных приговоров «главарям возмущения». Для остальных казнь была заменена шпицрутенами, каторгой и ссылкой. В Сибирь, Архангельск, в пограничные крепости и военные поселения было выслано из Севастополя до 6000 человек, в том числе много женщин и детей. Особенно пострадали Корабельная и Артиллерийская слободки. Николай I приказал: «Слободки же уничтожить совершенно». Дети были отняты у родителей и направлены в батальоны военных кантонистов (воспитанников). Всех отставных моряков и женатых матросов царь приказал выселить в Керчь и указал, «чтобы чины морского ведомства не имели домов». 375 женщин -- жен и дочерей матросов и рабочих -- были сосланы на каторжные работы.
Замена смертной казни шпицрутенами была не чем иным, как циничным лицемерием со стороны Николая. Приговоренные прогонялись сквозь строй от 100 до 1000 солдат и получали до 3000 ударов палками. Во многих случаях это наказание также вело к смерти. Как известно, Николай I так и вошел в историю, окрещенный народом Николаем Палкиным.
Офицеров перед судом предстало 46, из них 29 флотских и 17 пехотных. В большинстве это были младшие офицеры. За «соучастие в бунте» осуждены были семь офицеров, остальные -- за бездействие.
Казнь семи «главных зачинщиков бунта» в Севастополе -- Тимофея Иванова, Федора Пискарева, Матвея Соловьева, Кондратия Шкуропелова, Петра Щукина, Якова Попкова и Крайненко -- состоялась 23 августа того же года в трех концах города (в Корабельной и Артиллерийской слободках и у шлагбаума), «чтобы через то другим страх подать...»
По народным преданиям, от времен восстания 1830 года получил свое название Малахов курган -- географическая точка в Севастополе, известная всему миру.
По одному из преданий, в 1830 году за нарушение карантинных правил на кургане был расстрелян уважаемый во флоте мичман Малахов. Его именем народ и назвал курган. По другому преданию, под курганом в те же годы стоял небольшой домик шкипера Малахова, также широко уважаемого во флоте и городе. Малахов отличался глубоким знанием Черного моря, судостроения и по тому времени был образованным человеком. Его выселили из Севастополя после восстания, но имя осталось за курганом...
Долгое время севастопольское восстание 1830 года замалчивалось самодержавием, документы о нем тщательно прятались и частично были уничтожены. Дворянские историки пытались скрыть массовость восстания, представить его лишь как «бабий бунт».
На самом деле главную силу восстания составляли мастеровые адмиралтейства и матросы. Во главе их стояла самая культурная по тому времени часть матросов из младшего командного состава, передовые рабочие и ремесленники.
Страницы: 1, 2
