Византия и Греция - рефераты, скачать рефераты, бесплатно рефераты

Рефераты. Византия и Греция

селл стоял во главе византийской академии; император Константин Мономах предоставил ему пышный титул hypertimos'a и князя философов. Восторженное поклонение Платону, учение которого об идеях Пселлом в сущности и было опять пущено в обращение, и глубокие познания в древней литературе преисполняли "князя философов" глубочайшим почтением к Греции, хотя она давно уж была в пренебрежении. Из-за Кимона, Перикла, древних мудрецов и ораторов питал Пселл расположение и к современным афинянам и пелопоннесцам, ибо ради отцов следует почет воздавать и сыновьям, хотя бы последние и не обладали дарованиями первых.

Он оплакивал глубокую тьму, которая окутала некогда славившуюся своими знаниями Элладу, которая теперь - увы! - загромождалась лишь низверженными колоннами и обломками от древних ее храмов. Пселл искренне принял под свою защиту отчизну греков от предвзятых нападок византийцев и вызвал в их сознании истинное значение имени "эллинов".

Действительно, Эллада для византийских богословов, софистов и аристократов стала чем-то совершенно чуждым, ибо она не могла уже являться ареной деятельности ни для ученых, ни для государственных людей. В самом историческом труде Пселла имя Афин поминается всего однажды, без всякого касательства к современности. Он отмечает лишь вообще, что в его время Афины, Никомедия, Александрия, Финикия, Рим и даже Константинополь ни в какой научной области выдающегося значения не имеют. Наоборот, в письмах своих Пселл неоднократно поминает Афины. Так, однажды он пишет верховному судье Эллады и Пелопоннеса: "Сборщик податей в Афинах, едва ли подарив взглядом прославленную Грецию, уже клянет судьбу, словно попал к скифам. Правда, его более уже не тешат ни пестрая галерея, ни новая академия, ни даже Пирей, но зато перед ним открываются пестрые свойства афинян, причиняющие ему немало забот. Так как этот человек не поклоняется музам, подобно нам, то едва ли сумеет он уговорить Элладу вносить в казну подати. Убеди ты его с помощью слов, поступков или даже угроз, чтобы он не совсем уж презирал Грецию, а постарался бы лучше открыть кое-что и в ее пользу".

Эллада и Пелопоннес в то время состояли под властью верховного судьи (крита или дикаста), как это практиковалось во Фракии и Македонии. Обе фемы в XII в. объединены были даже и под властью одного стратега (претора или пропретора), ибо Пселл пишет как-то к Никифорицу, именуя его претором Эллады и Пелопоннеса.

Что диойкеты Афин в качестве главных сборщиков, а порой, конечно, и откупщиков податей, являлись людьми в высшей степени влиятельными, понятно само собой. От них, по счастью, до нас дошло несколько должностных печатей Иные свинцовые печати свидетельствуют о существовании других государственных чиновников в Афинах, которые носили употребительный в византийской чиновничьей иерархии титул вестарха или проноэта (провизора), а этим титулом характеризуется фискальное значение чиновников. Открыта была даже печать афинского архонта. Так как здесь и речи быть не может о муниципальной должности архонта, в древнем значении слова, то следует в архонте Афин видеть подведомственного стратегу фемы Эллады префекта города и всей епархии Аттики.

Эллада вообще в ту эпоху, по-видимому, немало страдала от произвола стратегов и финансовых чиновников. Эти чиновники, порой даже славянского происхождения, родом из Фракии или Македонии, были чужды стране, а потому не могли соболезновать страданиям Греции. Единственным стремлением их было вымогать в провинциях как можно более денег и поскорее обогащаться. Если Пселл как-то и сравнивает Аттику с местностью, подпавшею зимней буре, то именно по тому поводу, что византийские сборщики податей оказывали стране всяческие утеснения. Пселл взывает к милосердию претора и клеймит хищничество сборщиков податей. Итак, даже и в XI веке нашелся человек, который доказывал законность для афинян права оставаться под охраной великих их предков, что некогда признавали и Цезарь, и Август. Когда читаешь у Пселла укоризны, кидаемые византийским хулителям Греции за их надменность, невольно вспоминается Петрарка, выговаривающий кардиналу авиньонскому за то, что тот тяготится житьем в опустевшем Риме, и удивляющийся, как 20-30 прелатов не могут устроиться в Риме, где многие императоры, государи, бесчисленные граждане и чужестранцы жили в изобилии. Так, Пселл пишет неизвестному: "Если преисполненная славы и неоднократно воспевавшаяся Эллада, где народились марафонские бойцы, Филиппы и Александры, недостаточно для тебя занимательна, то что же тебя может удовлетворить в сем мире? Неужели же та суетная ложь, которую взвели на Аттику и Пирей ораторы и мудрецы? Все великое погибло, говорит Пселл. Блистал ведь некогда Милет. И для меня даже блаженство в отношении приумножения знания умалилось немало и со мною случилось то же, что с Афинами. Там ночь сокрыла все до самых названий академии, разрисованной хризипповой галереи и лицея. Точно так же и во мне живут голые наименования наук и преклонение перед славой философии, живую же их сущность исторгли обстоятельства".

Эта тирада достаточно доказывает, что если в эпоху Пселла Афины и не коснели в невежестве, то не обладали никакой известной школой. Когда же этот ученейший византиец поставляет в Упрек архиепископу коринфскому, что тот и сам не приезжает в

Константинополь и не переписывается с ним, а поглощен всецело музою Афин, то Пселл, вероятно, тут подразумевал занятия аттической литературой вообще.

Тогдашнему главе византийских философов и приверженцу Платона может быть поставлено в заслугу, что, несмотря на все педантство школьной мудрости эпохи, он не только открывает свое сердце терпевшим обиды грекам, но взирает на Грецию с живейшим интересом из-за ее забытой древности. Пселл просит как-то императорских чиновников в Элладе о высылке ему оттуда скульптурных произведений. Если в самом деле под "agalmata" должно разуметь статуи, то, значит же, были в Элладе и такие, которые еще не были погребены под обломками. То же наблюдалось в других местностях Греции. Современник Пселла тауматург Христодул нашел на Патмосе "художественную" статую богини Артемиды, которую затем сам же и низверг. Пселл самолично занимался исследованием наименований древних афинских судилищ и пытался разъяснять греческую топографию своим ученикам и сожителям. Свое описание Аттики он, правда, основывал единственно на Страбоне и Павсании; поэтому им приводятся лишь древние наименования местностей вроде Суниона, Марафона, Трикорита, Рамна, Кефиссии, Сфетта, Декелей или же гор вроде Гимета, Ликабетта, Парнаса и Коридавла, но нигде не отмечаются вновь образовавшиеся употребительные местные прозвища. Относительно Афин Пселл ограничивается кратким перечислением старинных построек и однажды замечает: здесь находятся следы старой академии, а там - новой: "Все дышит дуновением муз и граций, ибо даже развалины города представляют большую ценность, нежели иные (цельные) неразрушенные города". Не может быть сомнения в том, что Пселл собственными глазами видел Афины.

Живая симпатия Пселла к Афинам легко объясняется аттическим его образованием, ибо догадка, будто сам он был уроженцем Аттики, на фактические доказательства не опирается. Он пишет сам неизвестному вельможе, что его родина находится близ Нарзесского монастыря, где он и получил воспитание; он просит своего друга поддержать его предстательства за благосостояние монастыря, дабы ладья обители удержалась на атлантических волнах и благополучно причалила в Пирее; эту фразу, однако же, следует разуметь иносказательно, отнюдь не истолковывая ее в таком смысле, будто монастырь и впрямь был расположен близ Пирея.

Аттика именно в эпоху Пселла была полна славой великого чудотворца, который дал толчок к дальнейшему развитию и без того уж достаточно пагубного монастырского быта. Мелетий был родом из местечка Муталаски в Каппадокии; он переселился в Фивы и основался здесь в монастыре при церкви Св. Георгия. Совершив целый ряд паломничеств в Рим, в Галицию на поклонение мощам св. Иакова и в Иерусалим, он избрал себе для пустынножительства недоступную гору Миополис на границе Беотии и Аттики. Тут Мелетий поселился в монастыре Симбулон и заложил одновременно несколько скитов. Вокруг него собралась группа монахов, которая постепенно заполонила гору и всю прилежащую к ней местность. Византийский патриарх Николай покровительствовал подвижнику, а император Алексей, яростный преследователь манихейцев, даровал ему вольную грамоту и предоставил в его пользу даже доход с податей, собираемых с Аттики.

До нас дошло житие этого в высшей степени влиятельного чудотворца в целых трех редакциях. Это житие, затрагивая вопрос об отношениях чудотворца к Фивам и Афинам, попутно сообщает кое-какие скудные сведения об обоих знаменитых городах. В Фивах тогда пребывал стратег Эллады и Пелопоннеса, которому "житие" дает титул претора, анфипата и даже dux'a Фиванского. В житии называются по именам несколько стратегов - Епифаний Каматер, Константин Херосфакт, Гиканат Бардас, который отправлял эту должность три раза, и Иоанн Ксерос. В Афинах значится еще и атенарх. Этот военачальник и был тем императорским чиновником, о титуле которого, "архонте", мы упоминали, говоря о сохранившихся свинцовых печатях.

На атенархе лежало управление городом Афинами и епархией Аттикой, и он совмещал, вероятно, должность префекта с правами полицейской и судебной власти. Явствует это из следующего. Однажды римские паломники на пути в Иерусалим были застигнуты бурей в Эгинской бухте и высадились в Пирее. Они отправились в Афины; тут атенарх к путешественникам отнесся подозрительно, ибо следовали они из Рима, т.е. из страны, враждебной императору; поэтому атенарх паломников задержал и, вероятно, заключил в темницу. Апокрифическое житие Мелетия повествует, будто озлобленные афиняне угрожали римским путешественникам даже умерщвлением. Странники, однако же, нашли способы обратиться за помощью к прославленному угоднику; тот спустился с горы, и его влияние оказалось достаточно сильным, чтобы уговорить афинского архонта отпустить странников на волю. Правда, они со своей стороны предъявили паспорта, выданные по указу императора. Мелетий радушно дал чужестранным паломникам пристанище в своем монастыре, а они отблагодарили Мелетия тем, что впоследствии нередко посылали своих земляков в Афины на поклонение к чудотворцу.

Продром замечает об афинянах, что они в былые времена страстно были привержены идолопоклонству, а теперь, напротив, сделались еще более пылкими поклонниками пресвятой Богородицы; тем не менее, однако же, он, как и Мелетий, едва ли почитал афинян за вполне правоверных, ибо тут же прибавляет: "Но если их бессознательное преклонение перед Богородицей столь уж велико, то каково же оно будет, когда они станут молиться ей сознательно!"

Возможно, впрочем, что Мелетий, пожалуй, в Афинах и изобличил еретиков вроде тайных поклонников Манеса или поборников неоплатонического учения. Таинственная наука магия, с которой соединилась медицина, по-видимому, гнездилась между прочим и в Афинах; по крайней мере, о некоем астрологе Катанангисе повествуется, будто он в царствование Алексея I прибыл из Афин в Константинополь, но здесь все его пророчества оказались ложными Изуверский аскетизм Мелетия и его страстное стремление внести преобразования в тогдашний монастырский быт, конечно, возбудили против него зависть и противодействие сторонников устава Василия Великого, как это вытекает из намека на отношения Мелетия к Дафнийскому монастырю, лежавшему на пути в Элевсис в Коридалльском проходе. Мелетий продолжал устраивать монастырские поселения на горе Миополисе и основал на Геликоне, в Мегариде, Арголиде и даже в Элиде целый ряд монастырей, которые впоследствии превратились в настоящие горные твердыни, из коих монахи стали угрожать всему краю, словно клефты Создания этого мечтателя по его смерти не только не погибли, но даже приумножились. Сторонники Мелетия отстроили великолепно монастырь Симбулон, и он славился в конце даже XII века.

Через несколько лет по смерти чудотворца известный Феодор Продром составил в его честь акафист. По крайней мере, житие Мелетия изложено именно в такой форме. Феодор Продром, византиец, по прозванию Нищий - писания его, кстати сказать, вполне оправдывают данное ему прозвище - был, пожалуй, и сам монахом в Мелетиевом монастыре. Он говорит о низком происхождении чудотворца из каппадокийского селения и делает следующее обращение к слушателям или читателям: "Ты, эвпатрид, смеешься, я знаю это, над Муталаской; еще бы ты, который гордишься постройками из тесаного камня и обожженной глины, огромными стенами, башнями, величественными гробницами, твоими героями и оттуда выводишь своих предков, а самое благородство ставишь в зависимость от величественности размеров, широты улиц, высоты колоннад, изящества театров, ипподромов и гимназий! Я же смеюсь над твоей Троей, сооруженной богами, и над Фивами, воздвигшимися через волшебную игру лиры, но дивлюсь Муталаске". Подобная картина могущественного города с гордой знатью, тяготеющей к зрелищам бегов, а в театрах любующейся мимическими представлениями басен древности, может относиться только к Константинополю, но никак уж не к Афинам.

Страницы: 1, 2, 3