Условия, в которых оказался Волконский на каторге, были поистине тяжелейшими. Причем для декабристов - молодых, здоровых мужчин, бывших офицеров - тяжелы были не сами работы в руднике. Просто быт осужденных был организован таким образом, чтобы полностью уничтожить их человеческое достоинство. По словам С.Н. Чернова, местные тюремные власти, получившие от императора общие указания о содержании арестантов, вышивали "жестокие узоры по начальнической канве" [101].

Согласно документам, попавшие в Благодатский рудник государственные преступники находились под постоянным надзором; им было запрещено общаться не только друг с другом, но и вообще с кем бы то ни было, кроме тюремных надзирателей. У них отобрали почти все вещи, деньги и книги, привезенные из Петербурга, - не разрешали иметь при себе даже Библию. Осужденных "употребляли в работы" наравне с другими каторжниками, и при этом строго смотрели, "чтобы они вели себя скромно, были послушны поставленным над ним надзирателям и не отклонялись бы от работ под предлогом болезни".

Рудный пристав вел специальный секретный дневник, где "замечал... со всею подробностью, каким образом преступники производили работу, что говорили при производстве оной,... какой показал характер, был ли послушен к постановленным над ним властям и каково состояние его здоровья". Дважды в день, перед и после "употребления в работы", производился "должный обыск" преступников. От казармы к руднику и обратно они передвигались с особым конвоем - "надежным" унтер-офицером и двумя рядовыми. Покидать камеру осужденные могли только в сопровождении часового с примкнутым штыком [102].

"Со времени моего прибытия в сие место я без изъятия подвержен работам, определенным в рудниках, провожу дни в тягостных упражнениях, а часы отдохновения проходят в тесном жилище, и всегда нахожусь под крепчайшим надзором, меры которого строже, нежели во время моего заточения в крепости, и по сему ты можешь представить себе, какие сношу нужды и в каком стесненном во всех отношениях нахожусь положении"; "физические труды не могут привести меня в уныние, но сердечные скорби, конечно, скоро разрушат бренное мое тело" [103] - писал Волконский жене из Благодатского рудника.

Каторжная жизнь сразу же подорвала здоровье и психику государственного преступника: у Волконского началась глубокая депрессия, сопровождавшаяся острым нервным расстройством. "Бодрость" и "разговорчивость" его быстро прошли, не возникало и желания выделиться из общей массы каторжников. "При производстве работ был послушен, характер показывал тихий, ничего противного не говорил, часто бывает задумчив и печален" [104], - так характеризовало каторжника тюремное начальство.

"Машенька, посети меня прежде, чем я опущусь в могилу, дай взглянуть на тебя еще хоть один раз, дай излить в сердце твое все чувства души моей" [105].

Эти строки из его письма красноречиво свидетельствуют: именно надежда на скорый приезд жены в Сибирь дала возможность Волконскому выжить в первые страшные месяцы каторги.

Мария Волконская стала женой Сергея Григорьевича в 19 лет, до свадьбы практически не знала будущего мужа и согласилась на брак только по настоянию отца. После свадьбы Волконские почти не жили вместе: дела службы и тайного общества заставляли князя надолго оставлять жену.

В январе 1826 г., за 5 дней до ареста Волконского, его жена родила сына Николая. Роды были трудными, и родные, опасаясь за ее здоровье, долго скрывали от нее правду о том положении, в котором вдруг оказался ее муж. Однако, узнав правду, Мария Волконская решила разделить с мужем каторгу и ссылку. И, несмотря на протесты отца и матери, в ноябре 1826 г. была уже в Благодатском руднике. Когда она приехала, ему стало лучше, но лишь на некоторое время. Вскоре после приезда Мария Волконская сообщала родным мужа, что "он нервен и бессилен до крайности", "его нервы последнее время совершенно расстроены, и улучшение, которому я так радовалась, было лишь кратковременным", он изъявляет "полную покорность" и "сосредоточенность в себе", "чувство религиозного раскаяния" [106].

По словам С.Н. Чернова, "мучительные переживания несчастного Волконского приобретают религиозный оттенок. Он мог бы искать утешения в религии, в беседе со священником, в церковной службе. Но как раз здесь он ничего, по-видимому, не может получить" [107]. Должность тюремного священника в Благодатском руднике была, скорее всего, просто не предусмотрена.

К сентябрю 1827 г. болезнь Волконского обострилась, на нее обратило внимание тюремное начальство. Он был найден "более всех похудевшим и довольно слабым". При переводе на новое место каторги, в Читинский острог, ему было позволено взять с собой в дорогу две бутылки вина и бутылку водки. Спиртное в пути должно было заменить лекарство, поскольку при переезде "не встретится... на случай надобности в лекарствах никакой помощи медицинской" [108].

29 сентября 1827 г. Волконский вместе со своими товарищами прибывает на новое место каторги - в Читинский острог. Режим содержания заключенных здесь был гораздо более гуманным. Тюремное же начальство оказалось "либеральнее": узникам были дозволены даже ежедневные встречи с женами. Здоровье заключенного быстро восстановилось, а вместе с ним восстановились прежние привычки и черты характера. "На здоровье его я не могу жаловаться..., что же касается его настроения, то трудно, можно сказать - почти невозможно встретить в ком-либо такую ясность духа, как у него" [109], - писала М.Н. Волконская его родне. Во дворе острога был небольшой огород - и Волконский впервые увлекся "огородничеством".

В Петровском Заводе, новой тюрьме, куда декабристов перевели из Читы в сентябре 1830 г., каторги как таковой вообще не было: преступников не заставляли ходить на работы, те из них, у кого были семьи, могли жить в остроге вместе с женами. У Волконских в Петровском заводе родилось двое детей - сын Михаил и дочь Елена.

Здесь Волконский по-прежнему занимался "сельским хозяйством". И еще до того, как истек его каторжный срок, по Сибири стала распространяться слава о необыкновенных овощах и фруктах, которые он выращивал в своих парниках [110].

В 1834 г. умерла мать Волконского. После смерти в ее бумагах нашли письмо с предсмертной просьбой к императору - простить сына. Последовал царский указ об освобождении Волконского от каторжных работ; еще 2 года он жил в Петровском Заводе на положении ссыльнопоселенца [111].

Весной 1837 г. семья Волконских переезжает в село Урик Иркутской губ. Мария Николаевна добивается для себя разрешения жить в Иркутске, чтобы иметь возможность обучать сына Михаила в Иркутской гимназии. В 1845 г. получает позволение жить в Иркутске и сам Волконский, однако этим правом он практически не пользуется. Он по-прежнему живет в Урике, лишь изредка навещая семью в Иркутске. У него теперь совсем иная жизнь - "хлебопашца" и купца.

Очевидно, что по мере того, как нормализовывался быт государственных преступников на каторге и поселении, отношения в семье Волконских ухудшались.

Современники и историки едины в том, что, разделив изгнание мужа, Мария Волконская совершила "подвиг любви бескорыстной". Бросив родителей и ребенка, который через 2 года умер, "она решилась исполнить тот долг свой, ту обязанность, которая требовала более жертвы, более самоотвержения" [112], - писал декабрист Розен.

Зинаида Волконская посвятила своей родственнице известное стихотворение в прозе, в котором, в частности, были следующие строки: "О ты, пришедшая отдохнуть в моем жилище, ты, которую я знала в течение только трех дней и назвала своим другом!.. У тебя глаза, волосы, цвет лица как у девы, рожденной на берегах Ганга, и, подобно ей, жизнь твоя запечатлена долгом и жертвою" [113].

А оставшийся неизвестным современник - свидетель отъезда Марии Волконской в Сибирь из московского салона Зинаиды Волконской, заметил, что и сама будущая изгнанница видела в себе "божество, ангела-хранителя и утешителя" для своего мужа. И обрекла себя на жертву во имя мужа "как Христос для людей" [114].

Но, как метко подмечал ее внук, С.М. Волконский, "куда, собственно, ехала княгиня, на что себя обрекала, этого не знал никто, меньше всего она сама. И тем не менее ехала с каким-то восторгом... И только в Нерчинске, за восемь тысяч верст от родного дома, она увидела, куда она приехала и на что (разрядка в тексте. - O.K.) себя обрекла. И окружавшая пустыня понемногу овладела ее душой" [115].

Выяснение деталей личной жизни Марии Волконской в Сибири - дело столь же неблагодарное, сколь и бесперспективное. Исследовательские мнения по этому поводу разделились [116], и вряд ли выявление истины в этом вопросе столь уж важно для историка движения декабристов. Побывавший в 1855 г. в Сибири сын декабриста Якушкина Евгений отмечал, что брак Волконских, "вследствие характеров совершенно различных, должен был впоследствии доставить много горя Волконскому и привести к той драме, которая разыгрывается теперь в их семействе".

"Много ходит невыгодных для Марии Николаевны слухов про ее жизнь в Сибири, - отмечает Евгений Якушкин, - говорят, что даже сын и дочь ее - дети не Волконского... Вся привязанность детей сосредотачивалась на матери, а мать смотрела с каким-то пренебрежением на мужа, что, конечно, имело влияние и на отношение к нему детей".

В 1850 г. встал вопрос о замужестве 15-летней дочери Волконских Елены. Ее жених - сибирский чиновник Д.В. Молчанов - не нравился Волконскому; он высказался решительно против этого брака. Но "Мария Николаевна... сказала приятелям мужа, что ежели он не согласится, то она объяснит ему, что он не имеет никакого права запрещать, потому что не он отец ее дочери. Хотя до этого дело не дошло, но старик, наконец, уступил" [117]. Судьба Елены Волконской оказалась в итоге сломанной: за финансовые злоупотребления Молчанов попал под следствие, потом тяжело заболел и вскоре умер.

Образ жизни Сергея Волконского на поселении совершенно не соответствовал образу жизни его жены. После окончания каторжного срока он получил большой участок земли, и все силы отдал его обработке. Современник вспоминает:

"Попав в Сибирь, он как-то резко порвал связь со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал целыми днями на работах в поле, а зимой его любимым времяпрепровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородных крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства" [118].

Волконская же "была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни". В окружавшем Волконскую светском обществе ее муж очень быстро приобрел репутацию "чудака" и "оригинала": "Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару, видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведет живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ним краюхой серой пшеничной булки. "В салоне жены Волконский нередко появлялся запачканный дегтем или с клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенной ароматами скотного двора или тому подобными несалонными запахами", "вообще в обществе он представлял оригинальное явление, хотя был очень образован" [119].

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7