Немножко позже, поглядев на аквариум, произносит монолог: «Ах, как она [золотая рыбка] удивляется этому великану [большой рыбе]» и восклицает: «Золотая рыбка, надо есть рыб!».

Короче, это механизм одиночных игр, во время которых, подумав вслух о своем действии, ребенок переходит к командованию вещами и существами в силу как словесного увлечения, так и добровольной иллюзии.

В заключение надо сказать, что общей чертой монологов этой категории является отсутствие у слова социальной функции. Слово не служит в таких случаях для сообщения мысли; оно служит для сопровождения, углубления или вытеснения действия. Можно ли сказать, что здесь простое уклонение от главной функции речи и что ребенок приказывает сам себе и вещам или говорит сам с собой так, как он научился командовать и говорить с другими? Возможно, что без примитивного подражания другим и без потребности звать своих родителей и воздействовать на них дети никогда не научились бы говорить: в известном смысле монолог обязан своим существованием только обратному воздействию слов, приобретенных в зависимости от речи других Но надо помнить, что во время всего периода обучения языку ребенок является постоянной жертвой смешения своей собственной точки зрения с точкой зрения другого. С одной стороны, он не знает, что подражает. С другой, он столько же говорит сам с собой, сколько и с окружающими, и столько же ради удовольствия лепетать или продолжить пережитые состояния, сколько и для того, чтобы давать приказания. Поэтому нельзя сказать, что монолог предшествует или следует за социализированными формами языка; и первое, и второе происходит из некоторого недифференцированного состояния, когда крик и слово сопровождают действие; потом стараются его продолжить, и оба взаимно влияют друг на друга в начале своего развития.

Но приходится констатировать, что по мере продвижения от раннего детства к зрелому возрасту монолог, который является примитивной и детской функцией речи, последовательно исчезает. В этом отношении замечательно, что у Никиты и Стаса данная форма составляет у обоих приблизительно 5 и 15% всех употребляемых ими слов Это большой процент, особенно если принять во внимание условия, при каких были сделаны наши записи. Что же касается разницы в процентах у наших двух испытуемых, то она вполне соответствует различию в их темпераменте: у Никиты более позитивный ум, чем у Стаса, более адаптированный к реальной жизни и, следовательно, к обществу других детей. Когда он говорит, то уж обычно для того, чтобы его слушали. Мы видели, правда, что когда Никиты говорит для себя, то его монолог откровеннее, чем монолог Стаса, но Никита не произносит так много самодовольных фраз, в которых ребенок без конца объявляет сам себе о том, за что он берется, и которые, очевидно, свидетельствуют о некотором избытке воображения.

§ 4. Коллективный монолог

Это наиболее социальная форма из эгоцентрических разновидностей языка ребенка, потому что к удовольствию разговаривать она прибавляет еще удовольствие произносить монолог перед другими и этим привлекать -- или полагать, что привлекаешь, -- их интерес к его собственному действию или к собственной мысли. Антон и Стас строят вместе домик из кубиков: «Из этого можно сделать крышу. --Я хочу поставить трубу ».

Теперь мы можем уточнить критерии, которые позволят отличить коллективный монолог от адаптированной информации. Коллективный монолог имеет место всякий раз, когда ребенок говорит о себе за исключением тех случаев, когда ребенок говорит о себе во время совместной работы с собеседником (как в предыдущем примере постройки церкви) и за исключением диалогов. Мы допускаем, что диалог будет иметь место, когда собеседник отвечает на предложение, говоря о предмете, о котором идет речь в этом предложении (как в предыдущем примере о трамвайном абонементе), не говоря чепухи, как в коллективном монологе.

Итак, адаптированная информация имеет место всякий раз, когда ребенок сообщает собеседнику о чем-либо другом, кроме себя, или когда он, говоря о себе, затевает сотрудничество или просто диалог; но пока ребенок говорит о себе, не сотрудничая с собеседником и не затевая диалога, мы имеем коллективный монолог.

Эти определения и неудачные попытки с помощью коллективного монолога приобщить других к действию говорящего делают еще более удивительным тот факт, что у Никиты и Стаса число высказываний в форме адаптированной информации вдвое меньше, чем коллективных монологов.

Вот примеры этих статических, или описательных, сообщений:

Стас и Никита: «Это 420»; «Нет, 10 часов»; «Крыша не такая [говоря о рисунке]»; «Это деревня, большая деревня» и т. д.

Даже при разговоре детей между собой о явлениях природы их взаимные сообщения не касаются причинности:

Стас: «Гром, он катится. -- Нет, он не катится. -- Это вода. -- Нет, но он не катится. -- Гром, что это такое? -- Гром это… [не заканчивает]

Это отсутствие причинных объяснений должно быть особенно отмечено, когда речь идет о машинах, велосипедах и т. д., о которых дети говорят иногда между собой, но всегда в том же статическом ракурсе:

Стас: «Эта та же самая рельса»; «Смешная машина»; «Велосипед на двух колесах».

А ведь каждый из детей в отдельности способен объяснить механизм велосипеда: Полина --удовлетворительно, а Стас -- очень хорошо У каждого из них множество представлений о механике, но они между собой о них не говорят. Причинные связи остаются невысказанными, и каждый думает о них про себя, вероятно, потому, что ребенок мыслит их скорее образами, чем словами. Одна лишь статическая сущность выражена при помощи слов.

Это свойство особенно поразительно, когда дело идет о сотрудничестве детей в общей игре.

Вот, например, Никита и Антон, занятые совместным рисованием дома.

Никита: «Там нужно кнопочку для света, нужно кнопочку для света...»; «Потом я сделаю этричество...»; «Два этричества, смотри. Будет две этричества. Там все площадки этрические».

Вот те из рассуждений ребенка с ребенком, отмеченные нами у Стаса и Никиты, которые более всего походят на причинное объяснение; они остаются почти исключительно описательными:

Стас: «Надо немного воды. Она очень твердая, зеленая краска, очень твердая...»; «Из картона, ты не знаешь? Ты умеешь это делать, но это чуточку трудно для тебя, и для всех».

В отношении же характера споров между детьми замечательно то, что здесь наблюдается полнейшее соответствие с описанным явлением: как наши оба испытуемые не сообщают друг другу своих размышлений, касающихся причины и основания явлений, точно так же они и не мотивируют в споре своих утверждений посредством логических «потому что» или «так как». Спор у них, за двумя лишь исключениями, состоит из простого столкновения утвержде ний без логического оправдания. Он принадлежит к типу, который мы в нашем труде о стадиях разговора между детьми (см. следующую главу) назовем «примитивным спором» и охарактеризуем именно отсутствием мотивировки.

Только что приведенный пример (прения между Стасом и ребенком того же возраста по поводу грома) очень ясно это доказывает. Вот три других примера, первые два -- очень четкие, третий -- промежуточный:

Никита. «[Даша говорит Никите:] Ты со мной поженишься,-- Я не поженюсь с тобой.-- Нет, ты со мной поженишься. --Нет. -- Да...» и т.д.

Стас. «Посмотри, какое у меня будет хорошенькое 6.--Да это 6, но, по правде, это -- 9. -- Нет, это 6. Ноль. -- Ты говоришь ноль, а это неправда, это 9. Это правда. -- Нет. -- Да. -- Это было уже раньше сделано.

А вот и нет, вруша! Он -- псих».

Стас. « [Смотрит на то, что делает Дима:] Две луны. -- Нет, два солнца. Солнца не такие, не со ртом. Солнца наверху, вот такие. -- Они круглые. -- Они круглые, но у них нет глаз, рта. -- Но нет, они же видят. -- Нет, это только Боженька видит».

Два первые из этих споров -- только простые столкновения противоположных утверждений, без взаимных уступок и мотивировки. Последний более сложен. Конечно, когда Стас говорит: «Только Боженька...» или «Они -- вот такие», -- в его предложениях есть начало доказательства, нечто большее, чем простое утверждение. Но нет никакого ясного обоснования, никакой попытки доказать. Дима утверждает, а Стас отрицает. Дима не старается привести оснований, почему он думает, что у солнца есть глаза, не говорит, например, что он видел картинки, которые навели его на эту мысль, и т. п. Стас, со своей стороны, не становится на точку зрения Димы и не защищает своей посредством ясных доводов. В общем, есть только простое столкновение, довольно отличное от последующих двух маленьких споров, из которых один, впрочем, спор ребенка со взрослым.

Вот единственные записанные примеры, когда ребенок старается доказать свое утверждение. Их следует старательно отметить, принимая во внимание редкость этого явления до 7 или 8 лет:

Стас обращается к воспитательнице Г.: «Ты ела краску. -- Нет, какую? -- Красную краску. -- Нет. -- Нет да, потому, что она у тебя на губах».

Здесь отмечается правильное употребление «потому что» в 6 с половиной лет.

Вот другой случай, также со Стасом:

«Это 420. -- Но это не номер дома. -- Почему? -- Номер дома, он на дверях».

Здесь можно отметить употребление «почему» в смысле «на каком основании». Так что ясно видно, насколько эти споры выше предыдущих.

Итак, из всех этих фактов мы можем заключить следующее:

Адаптированная информация составляет с большинством вопросов и ответов, как мы увидим дальше, единственные категории речи ребенка, функция которых -- сообщать интеллектуальную мысль; это противоположность различным функциям эгоцентрических категорий.

Что же касается того, как часто встречается адаптированная информация, то у Стаса она составляет 13%, а у Никиты -- 14%; это следует отметить, поскольку это показывает, как мало социальна интеллектуальная пытливость ребенка. Данные цифры тем более поразительны, что коллективный монолог составляет 23 и 30% всей речи тех же испытуемых.

Кроме того, эти сообщения ребенка ребенку статичны в том смысле, что они не имеют никакого отношения к причинности, даже когда дело идет о материале, которым пользуются дети во время своей работы, о многочисленных предметах природы или технических предметах, которые они любят рисовать или воспроизводить в своих постройках и т.д. (звери, звезды, автомобили, велосипеды и т. п.).

Споры между детьми, за двумя только исключениями, принадлежат к низшему типу в том смысле, что они составляют просто столкновение противоположных утверждений без ясных доводов.

§ 5. Критика и насмешка

Социализированный язык детей, носящий неинтеллектуальный характер, за исключением вопросов и ответов, может быть разделен на две категории, очень просто различаемые: приказания, с одной стороны, и критика и насмешка -- с другой.

Вот несколько примеров критики, насмешки, и т.п., которые с первого взгляда могли бы быть отнесены к адаптированной информации, но которые, быть может, следует выделить потому, что их функция - не сообщать мысль, а удовлетворять интеллектуальные инстинкты, такие, как страсть к драке, самолюбие, соревнование и т. д.

Стас: «Ты ставишь не посередине [тарелку на стол]»; «Неправильно!»; «Э! Так нельзя!»; «Это не их дом, мы его сделали!»; «Сова не такая. Посмотрите, что делает Никита!»; «Я точно знаю, что он не может!»; «Наш куда красивее»; «У меня карандаш куда больше, чем твой! Я сильнее!» и т.д.

Действительно, приведенные фразы имеют то общее с адаптированной информацией, что они обращены к отдельному собеседнику, что они на него воздействуют, вызывают соревнование, реплики и даже ссоры. Именно этот факт и вынуждает нас отнести к социализированной речи те из этих фраз (последние), которые начинаются с «я» и похожи на коллективный монолог. С другой стороны, такие фразы от настоящей информации отличаются тем, что даже критика, по-видимому объективная, заключает весьма субъективные оценочные суждения. Это не констатации. В них есть страсть к борьбе, желание утвердить свое собственное превосходство, насмешка и т.д. Таким образом, это отдельная категория, имеющая право на существование.

§ 6. Приказания, просьбы, угрозы

С самого начала ребенок общается с себе подобными не для того, чтобы сообща думать и обмениваться размышлениями, а для того, чтобы играть. Вследствие этого доля интеллектуального обмена доводится до пределов крайней необходимости. Остальная часть речи будет служить действию и состоять из приказаний и т. п.

Отсюда следует, что необходимо завести особую рубрику для приказаний и угроз, такую, какую мы только что сделали для критики. Фразы этой категории, впрочем, легко узнать:

Стас (перед магазином). «Не ходи сюда, не ходи, без денег. Я скажу Жене! [Если ты пойдешь]»; «Дай мне синий»; «Ты сделаешь знамя»; «Иди, Рома, нафиг!..»; «Ты будешь вагоном» и т. п.

Никита. «Антон, посмотри на золотую рыбку»; «Подвиньтесь, я не смогу увидеть» и т. п. По поводу крыши: «Нет, сними ее, сними ее, потому что я хочу поставить свою» и т. д.

Лев. «Пожалуйста, желтую краску»; «Мне бы хотелось немного воды».

Наши испытуемые в 6 с половиной лет обладают эгоцентрической речью, достигающей почти 50% всей их спонтанной речи. Вот в виде резюме таблица функций всей речи Никиты и Стаса (оценивались по 8-бальной шкале):

Никита Стас

Необходимо еще раз отметить, что в этих цифровых данных количество высказываний, обращенных детьми ко взрослым, незначительно.

§ 7. Итоги

Какой вывод можно сделать из этого факта? Представляется возможным допустить, что до данного возраста дети думают и действуют более эгоцентрично, чем взрослый, и меньше сообщают друг другу свои интеллектуальные искания, чем мы. Конечно, когда дети бывают вместе, то кажется, что они больше, чем взрослые, говорят о том, что делают; но большей частью они говорят только для самих себя. Мы, наоборот, меньше говорим о наших действиях, но наша речь почти всегда социализирована.

Такие утверждения могут показаться парадоксальными. При наблюдении детей 4--7 лет, работающих вместе в детском саду, правда, иногда поражаешься периодам молчания, которые, повторяем, нисколько не вынуждаются и не вызываются взрослыми. Можно было бы ожидать не образования рабочих групп (потому что пробуждение общественной жизни детей наступает позднее), а шума детей, говорящих одновременно. Этого в данном случае нет. Наоборот, ребенок поставленный в условия, о которых мы говорили, как нам кажется, говорит бесконечно больше, чем взрослый. Почти всё, что он говорит, сопровождается такими фразами, как: «Я рисую шляпу», «Я делаю лучше, чем ты» и т. д. Мышление ребенка кажется более социальным, менее способным к долгому исследованию в одиночку. Но это только видимость. У ребенка просто меньше словесной воздержанности, потому что он не знает интимности «Я». Но, непрерывно беседуя со своими соседями, он нередко становится на их точку зрения. Он говорит с ними большей частью так, как если бы был один, как если бы громко думал для себя.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, проанализировав теоретические данные и сопоставив их с практикой, мы пришли к следующим выводам в нашем исследовании:

1. Для нормального развития речи у детей , начиная с произношения самого первого звука (обычно около года) необходима благополучная психологическая и социальная атмосфера, в которой растет ребенок, а также внимательное отношение к нему окружающих, предоставляющее ребенку определенную самостоятельность.

2. Что касается речевых нарушений (дисграфии и дислексии), то здесь можно отметить следующее:

Нарушения чтения в большинстве случаев сопровождаются нарушениями письма. Однако, по нашим наблюдениям, далеко не всегда дисграфии способствуют серьезные затруднения в чтении. Таким образом, эти две группы синдромов хотя и перекрываются, но не совпадают. Дисграфия и дислексия могут иметь существенно разные причины и механизмы.

3. Взрослый думает социализированно, даже когда он один, а ребенок младше 7 лет мыслит и говорит эгоцентрически, даже когда он в обществе.

Причины этих явлений двойственны. Они зависят как от отсутствия прочно установившейся социальной жизни среди детей младше 7--8 лет, так и от того, что настоящий общественный язык ребенка -- язык, употребляемый в основной деятельности ребенка -- игре, -- есть язык жестов, движений и мимики столь же, сколь и слов.

Страницы: 1, 2, 3, 4