Энергичность главы исполнительной власти Гамильтон считал главной силой, которая призвана сдерживать народ и законодательную власть. И, хотя президент подвергается тщательной оценке народа каждые четыре года, этот срок достаточно продолжителен, чтобы позволить человеку, обладающему “определённой решительностью”, следовать своей концепции общественного блага, несмотря на сопротивление масс. Он постарается объяснить народу свою точку зрения, заставить его понять, что осуществляемая программа преследует именно интересы народа. Четыре года – это “достаточный срок…, чтобы убедить общество в правильности мер, которые президент собирается предпринимать”. [30 “Федералист” № 71. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год. ] Излагая свои взгляды на энергичность и независимость высшего исполнительного лица, Гамильтону приходилось заверять общество, что оно сохранит контроль за действиями президента и что его свободам ничто не грозит, а также опровергать “известное, вызванное ревностью республиканцев высказывание о том, что власть гораздо безопаснее, если она в руках нескольких людей, а не одного человека”. Гамильтон, перефразировав этот афоризм, утверждал, что власть гораздо безопаснее, если она в руках одного человека, а не нескольких людей. Президент как единоличное исполнительное лицо будет испытывать более острое чувство ответственности, чем любой коллегиальный орган, кроме того, действия одного лица гораздо легче контролировать. Президент, являясь уникальной, выдающейся фигурой, практически постоянно находится на виду, и “уже потому, что он один, за ним бы более тщательно следили и с большей готовностью подозревали, а он бы не смог приобрести такого влияния, какое бы имел в союзе с другими”. [31 “Федералист” № 70. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год. ] Аргументы Гамильтона были блестящи, но несколько неискренни. Высшая исполнительная власть будет действовать в обстановке секретности и, как вскоре покажет Гамильтон, станет потенциальным символом отстранённости и величия. Как бы заметен президент ни был, даже для самых наблюдательных многое в нём останется неясным. Предполагая, сто пост президента будут занимать самые выдающиеся люди Америки, Гамильтон, тем не менее, утверждал, что эта должность настолько надёжна, что приход на неё и не столь выдающихся людей не создаст никакой опасности. Положение о праве на вторичное избрание будет стимулом, который любого заставит вести себя достойно. Алчный удовлетворится сохранением значительных привилегий, которые даёт этот пост, честолюбивый – тем, что останется “на вершине оказываемых страной почестей”. Президентство станет такой высокой, ни с чем не сравнимой наградой, даст такое “возвышенное положение”, что вдохновит на деятельность, исполненную сознания долга, даже при отсутствии выдающихся талантов и безукоризненной нравственности. Гамильтон хорошо понимал притягательность, которую приобретает институт президентства; он даже предвидел, что некоторые превратятся в “разочарованных невидимок ”, если будут лишены возможности остаться на этом посту.

“Что поможет миру сообщества или стабильности правительства, если среди нас окажется с полдюжины людей, достоинства которых позволили им занимать пост президента, а теперь они бродят недовольными призраками, вздыхая по должности, которой им не суждено больше никогда занимать”. [32 “Федералист” № 72. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год. ]

Разработанную Гамильтоном концепцию президентства не следует рассматривать, исходя лишь из статей в “Федералисте”. Будучи при Вашингтоне министром финансов, он пользовался любой возможностью, чтобы наделить пост президента дополнительной властью, энергичностью и величием. [33 “Лики демократии” стр. 50. ] Величие президента стало одной из первых забот Гамильтона. Идеальной возможностью для этого служил сам Джордж Вашингтон, единственный человек, который мог “придать вес этому посту с самого начала его учреждения”. Когда Вашингтон обратился к Гамильтону за советом относительно президентского протокола, Гамильтон высказался в пользу создания образа президента, обладающего чувством собственного достоинства, предлагая сочетать благородное поведение с поступками, призванными усыпить подозрения республиканцев. Вашингтон получил совет отвести для приёма посетителей один день в неделю. Но диалог между президентом и гражданами протоколом исключался. Несмотря на желание Гамильтона избежать критики, формальность церемонии в сочетании с природной холодностью Вашингтона вряд ли грела сердца республиканцев. Гамильтону всегда лучше удавалось толкование конституции, чем оценка настроения масс. Поэтому он добился гораздо больших успехов в установлении конституционного простора и свободы действий для президента, чем в создании символики, подчёркивающей его величие. Возможность расширить предоставленную конституцией власть президента представилась Гамильтону при защите Декларации о нейтралитете, обнародованной Вашингтоном в 1793 году. В статье за подписью Пасификус он комментировал статьи II конституции, прибегая к смелым аргументам, которые привели в бешенство Джеймса Мэдисона, его бывшего соавтора, равно как и Томаса Джефферсона. Пасификус писал, что первые слова статьи II предоставляют президенту “всеобъемлющий дар” исполнительной власти; а следующее далее “перечисление определённых полномочий” раскрывает главные, но не все, полномочия, которыми президент обладает. “Таким образом, основное положение нашей конституции утверждает, что ИСПОЛНОТЕЛЬНАЯ ВЛАСТЬ в государстве принадлежит президенту и все исключения и ограничения зафиксированы в данном документе”. Для Гамильтона энергичность исполнительной власти была ключом, открывавшим путь к созданию сильного правительства, и он добился значительного успеха, убедив Вашингтона, что конституция не препятствует энергичной деятельности главы исполнительной власти. Величественная и независимая высшая исполнительная власть, вооружённая широкими и неопределёнными полномочиями, могла направить свою энергию для осуществления инноваций так же, как и защищать статус-кво. Гамильтон стремился к тому, чтобы исполнительная власть брала в свои руки инициативу и влияла на события – была “автором повестки дня” или, говоря современным языком, использовала президентскую эрудицию. Ирония, конечно, заключалась в том, что повестка дня исходила не от главы исполнительной власти, а от его министра финансов и советника по всем вопросам. Главным вопросом Гамильтоновской повестки дня по внутренней политике была экономическая программа молодой республики. Её принятие и осуществление требовали энергичных действий. Как отмечает Джон Миллер, Гамильтон “контролировал весь процесс работы законодательной власти, от разработки проектов законов до их принятия, следил за назначением комитетов, благосклонно настроенных к его планам, решал с влиятельными конгрессменами вопросы стратегии и руководил своими сторонниками в конгрессе, когда шло голосование”. Согласно “Федералисту”, президент опирался на право вето, “сохраняя существующее в данный период времени положение вещей”. На самом деле глава исполнительной власти прибегал к более сложным и неформальным методам, чтобы осуществлять стремительные коренные преобразования в экономике и обществе. А. Гамильтон, выступая за наделение президента правом вето, пишет:

“Первейший мотив наделить президента правом, о котором идёт речь, заключается в том, чтобы дать ему возможность защищаться; во-вторых, увеличить шансы сообщества против принятия из-за спешки, небрежности или злого умысла скверных законов… наличие такого права у президента будет часто оказывать молчаливое и незаметное, но сильное воздействие. Когда занятые недостойными делами знают, что им могут поставить препятствие из источника, неподвластного их контролю, они из простой боязни оппозиции воздержатся от того, что с готовностью бы сделали, если бы не опасения препятствий извне”. [34 “Федералист” № 73. : Политические эссе А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея. Москва. 1993 год. ]

В равной мере крайне необходимо, считал Гамильтон, чтобы глава исполнительной власти был центральной фигурой в определении американской внешней политики. Он убеждал Вашингтона активнее действовать на международной арене. Когда посол революционной Франции, гражданин Жене, выдавая захваченное британское судно за частное французское, намеривался отплыть из Филадельфии с целью захвата британских судов, Гамильтон (совместно с военным министром Ноксом) предупредил президента о последствиях, если Жене не будет остановлен. Языком, который является прообразом формулировок доктрины доверия времён “холодной войны”, Гамильтон заявил, что “нерешительность в таком случае неизбежно нанесёт удар по уважению к правительству, как дома, так и за границей, ослабляя его власть и поощряя действия строящей козни иностранной державы”. Энергичный глава исполнительной власти должен не только решительно реагировать на события, но и вырабатывать стратегию, влияющую на их ход. В 1794 году в преддверии кризиса, грозившего войной с Англией, Гамильтон предложил Вашингтону пакет подробно разработанных мер. Доказывая необходимость “некоторых активных действий главы исполнительной власти”, соответствующих “критическому повороту событий”, он призывал президента занять ведущее место в решении вопросов американской внешней политики. Говоря об энергичности высшего официального лица, Гамильтон имел ввиду нечто большее, чем его активность. Чтобы оказывать значительное влияние на общество, целеустремлённость и эффективность президентства должны быть подкреплены институтами, которые выполняют волю президента. Чтобы планы государственного деятеля стали реальностью, он должен сформировать административный аппарат. Таким образом, Гамильтон, сторонник институционального подхода, рассматривал административную систему и порядок как главное средство сохранения и упрочения власти. Гамильтон, безусловно, был, как сказал Леонард Уайт, “величайшим административным гением своего поколения в Америке и одним из величайших администраторов всех времён. Без опытного государственного аппарата “как умеренные, так и широкие планы на благо народа” будут сведены к нулю. Там, где Гамильтон оказал влияние на исполнительные ветви власти, например, в министерстве финансов, административный аппарат был достаточно большой и действовал эффективно. Без его вмешательства результат часто был плачевным. В самые тяжёлые моменты Гамильтон приходил к мысли, что дело не в соответствующих мерах или людях, а в самом духе республиканизма. “В таком правительстве, как наше, существует естественная антипатия к системе любого типа”. 1 []1 Системность администрации не следовало путать с её негибкостью. Гамильтон был сторонником благоразумия в управлении, и это особенно касалось высших официальных лиц. Он считал, что “если статьи закона имеют несколько толкований, то предпочтительнее действовать исходя из того, которое принесёт наибольшую пользу… Работа аппарата связана с таким огромным разнообразием обстоятельств, что его жёсткая конструкция будет бесконечно останавливать колёса управления”. Нельзя допускать, чтобы энергичность была побеждена “чрезмерно тщательным следованием общим правилам”. Эффективный, хорошо организованный и вместе с тем гибкий управленческий аппарат, считал Гамильтон, приобретает поддержку элиты и народных масс, федерального правительства и главы исполнительной власти. Считая, что демократическая политика прямого участия непосредственно связана с волнениями и беспорядками, Гамильтон считал, что сильная администрация может сдерживать народ и его склонность быть в гуще политических акций. В этой концепции административной власти народу отводилась роль скорее получателя услуг, чем активных граждан. В своих работах Гамильтон утверждал образ сильного американского высшего исполнительного лица: независимого, твёрдого, решительного и дальновидного, даже готового по-своему толковать конституцию.

    §4. Экономическая политика А. Гамильтона.
    Гамильтон и экономика

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12