Процесс секуляризации с начала XVIII в. охвативший русскую культуру, не только отделил“культуру” от “веры”, не только десакрализовал многие культурные формы, прежде неотделимые от религии и культа, но и потеснил“слово” – “вещью”, богословие – естествознанием, благо – пользой, книжную мудрость –практической деятельностью (административной, военной, дипломатической, технической, производственной и т. п. ), вечность– злободневно” стью и текучестью времени, культурную заданность (“преданием”, традициями) –окказиональностью культуры. Потеснил, но не вытеснил окончательно, что привело к сосуществованию в культуре фактических смысловых противоположностей или явлений, воспринимаемых как антиподы.

Более того, сталкиваясь между собой в реальных культурно-исторических процессах, эти полярные противоположности усиливались, конфронтируя друг с другом, и образовывали устойчивые антиномические пары, становившиеся способом существования русской культуры в переходный период. Внутренняя противоречивость русской культуры, уже в XVII в. достигшая

значительной глубины, с началом Петровских реформ еще более обострилась. Фактически культурная политика Петра инициировала возникновение не только круга его единомышленников, активных сторонников и последователей, но и становление множества столь же активных его противников, идейных оппонентов и антагонистов. Это означало, по существу, перенос ситуации раскола из сферы религиозной, церковной (где она сохранялась в той же напряженной фазе, что и во времена Аввакума) в сферу светскую, а также в обыденную действительность. Радикальные новации Петра воспринимались одной частью дворянства сочувственно и даже восторженно, другой, гораздо более многочисленной, –настороженно и враждебно. В широкой, народной среде реформаторская деятельность царя-преобразователя была, особенно в своей позитивной части, еще менее понятна и адекватно оценена; зато в своем отрицании и разрушении трактовалась апокалиптически. Все это приводило к тому, что Петровские реформы, вместо того чтобы сплачивать общество и консолидировать , культурные силы, их раскалывали и разделяли; точнее– в одном отношении сплачивали, в другом же –раскалывали. Чем значительнее был контраст нового и старого, тем труднее было первое внедрить в традиционное общество, а второе–сохранить в процессе его модернизации. Между тем для того, чтобы конструктивно реализовать столь крутой исторический“перевал”от одной культурной эпохи к другой, нужно'было осуществить и первое, и второе. Цивилизационный узел запутывался все туже.

Помимо того глубокого идейно-политического и социокультурного раскола, что был порожден петровской секуляризацией, в русской культуре XVIII в. наметились еще две конфронтационные тенденции: между просвещенным и либеральным меньшинством (культурной элитой) и консервативно настроенным большинством (непросвещенной массой), и между прозападнически настроенными поборниками реформ (таким же меньшинством) и их противниками, отстаивавшими восточную самобытность России, культурное“почвенничество”. Первоначально обе социокультурные конфронтации совмещали сподвижники Петра и его противники; еще в конце XVII в. полемически сталкивались“мужичья” (но своя) культура “светлой Руси” и “ученая” (но чужая) культура барокко (акад. А. Панченко). Позднее, к концу XVIII в. , антитезы либерализма и консерватизма, с одной стороны, и, условно говоря, западничества и славянофильства–с другой (полемика карамзинистов и шишковистов), явно разошлись и были представлены различными деятелями культуры. Реальная картина русской культуры XVIII в.

осложнялась тем, что идеи либерализма и западнические реформы нередко исходили от самих властных структур– монарха и его ближайшего окружения (так называемая “революция сверху”, по Н. Эйдельману), а охранительно-консервативные и национально-“почвеннические” настроения поднимались “снизу”, совпадая с настроениями народных масс и большинства провинциального поместного дворянства, уходя корнями в традиционную, патриархальную культуру Древней Руси.

В этом отношении чрезвычайно характерна позиция историка и философа князя М. Щербатова, выступившего– уже во время Екатерины II – против петровских “излишних перемен”. В его концептуально выстроенном трактате “О повреждении нравов в России”(опубликованном в 1858 г. в Вольной русской типографии А. Герцена в одной книге с“Путешествием из Петербурга в Москву”А. Радищева) критика Петровских реформ велась с позиций идеализации допетровской старины как средоточия истинной веры и благочестия, моральной устойчивости, аскетического патриархального быта, крепкого централизованного государства, основанного на соблюдении традиций и строения родового в своей основе общества. Соответственно петровская ломка традиционного уклада воспринималась им как целенаправленное“развращение” русского дворянства “подражанием чужестранным народам” во вкусах и модных нарядах, “открытых столах” и ассамблеях, искусствах и науках. Разрушение “тесной связи между родов”, вытеснение “благородного рождения” чинами, “табелью о рангах”, внедрение в российскую жизнь принципов открытости, “людскос-ти”, разрушение прежде незыблемой границы между частной жизнью и жизнью общественной, эмансипация личности в сфере умственной и чувственной, в общении и деятельности–все это симптомы и причины пробуждения сластолюбия, эгоизма, стяжательства, карьеризма, фаворитизма, а значит, неизбежного разрушения семейных союзов, государственных обязанностей, правосудия, патриотизма, а в конечном счете, и падения государства.

Ради восстановления старых нравственных и религиозных устоев русского общества князь Щербатов был готов поступиться распространением знаний и сочинений новейших писателей, отречься от благ западной цивилизации, как неорганичных России, примириться с сохранением и распространением суеверий, которые рассматривались как допустимая (а может быть, даже необходимая) цена возрождения веры и сохранения нравственности, укрепления национальной самобытности и культурной идентичности Святой Руси. Следует заметить, что, со своей точки зрения, князь Щербатов был безусловно прав: вера, нравственность, убеждения, верность долгу, родовые привязанности, семейные союзы, государственное устройство – как можно было помыслить их с позиций древнерусской культуры –безусловно и окончательно разрушились, разложились, и их возрождение в прежнем виде (в среде столичного дворянства и правящей бюрократии) было уже невозможно. Отсюда пессимизм Щербатова, его мрачные, почти апокалиптические предчувствия, его ожесточение против реформаторов.

Но справедливо также и то, что ход реформ, их направленность, их половинчатость вызывали резкие нарекания у мыслителей, настроенных более радикально (Н. Новиков и А. Радищев); они подвергали реформы не менее резкой критике, с точки зрения понятий и критериев западной культуры, достижений и опыта европейской цивилизации. Таким образом, централизующие и центристские элементы русской культуры XVIII в. , по необходимости связанные с политическим центром российской государственности (самодержавием), стали предметом целенаправленной критики как“слева” (с радикальных позиций), так и “справа”(с охранительных, консервативных позиций), что поставило центристские силы в противоречивое и неустойчивое положение“маятника”, колеблющегося между крайними точками социокультурного спектра русского Просвещения.

Замечательна культурно-историческая характеристика, которую дал А. Герцен антиномической пареМ Щербатов А. Радищев: “печальные часовые у двух разных дверей”, они, как Янус, глядят в противоположные стороны своей эпохи –назад и вперед. Позднее Герцен в тех же терминах (как двуликого Януса) обрисовал и противоборство славянофилов западников. Речь у Герцена идет о“раздвоении единого”, о расколе культурной целостности: Щербатов Радищев –это такие же два персонифицированных полюса века русского Просвещения, как Екатерина II Новиков, как Шишков Карамзин; как в XIX в. с одной стороны– братья Аксаковы и Киреевские, Хомяков; с другой –Белинский, Герцен и Кавелин, составляющие бинарную оппозицию в русской классической культуре. Эти идейные полюса русской культуры можно назвать: противники^ сторонники реформ, или“архаисты” о “новаторы”, или традиционалисты модернизаторы. Смысл оппозиции достаточно прозрачен; в культуре XVIII в. сталкиваются между собой старая, средневековая Русь и Россия Нового времени, и ни одна из сторон не может взять верх над другой. Подобные проблемы, отражавшие характерную для национального русского менталитета бинарность, особенно контрастно предстали“на сломе”цивилизационного развития и ярко проявились в других явлениях и аспектах русской культуры XVIII в.

Один из них имеет особое значение для истории русской культуры петровского и всего послепетровского времени. Это противоречие– между идеалом универсального государства (Дж А. Тойнби) как самоцели общественно-исторического и культурного развития (Империи) и идеалами свободы' от стихийной воли до узаконенной демократии (свободы, различно понятой и выраженной;

свободы в политическом и нравственном, эстетическом и религиозном смысле; свободы общественной, общенародной и свободой индивидуальности, творческой и самобытной личности)–оказывается сквозным фактором истории русской культуры на протяжении многих веков, фактически с XVI в. по настоящее время. Дилемма безличного имперского Государства и личной, творческой Свободы с особой остротой встала перед Россией в процессе Петровских реформ.

С одной стороны, колоссально выросла роль отдельной личности, от которой стали зависеть не только ее собственная судьба, но и ход истории; значение которой (личности) высвечивалось определенным образом только в контексте истории, –пример тому прежде всего деятельность самого Петра I (но и значение таких фигур, как Ф. Лефорт, А. Меншиков, П. Шафиров, Ст. Яворский, Ф. Прокопович, В. Татищев и др. , как личностей, чрезвычайно велико; в том же XVIII в появятся и личности универсальные–масштаба Петра I, M. Ломоносова, Екатерины II). С другой стороны, как никогда ранее выросло и значение абстрактного Государства–Империи, для которой все, даже самые великие личности (включая самого Петра! ), были лишь служителями, работниками, строителями, солдатами, т. е. простыми исполнителями, а то и вообще неодушевленным л

Коллизию государства и личности как сквозную культурфилософскую дилемму Г. Федотов назвал оппозицией Империи и Свободы. Мало кто из деятелей русской культуры Нового времени избежал этой дилеммы–включая Пушкина, родоначальника русской классики. Недаром в его произведениях узнаются черты и классицизма, и сентиментализма, и многих иных, позднейших направлений художественного творчества (романизм, реализм) и соответствующих философских убеждений. “Певец Империи и Свободы”был в душе (и творчестве) консерватором и революционером одновременно. Подобное сочетание несочетаемого (реакция революция, рабство свобода, деспотизм демократизм, разум чувство и т. д. ) было вообще очень характерно в целом для русской культуры Нового времени, начиная с Петровских реформ. Столкновение в XVIII в. противоречивых интересов и целей государства и личности (дилемма, впервые возникшая в истории отечественной культуры) с особым драматизмом отозвалось в художественной культуре этого времени (прежде всего в литературе и театре) Речь идет об историческом наложении друг на друга трех направлений и культурных систем в рамках единого культурно

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5