Описание того, что происходило в стране в период «ежовщины» подробно и в деталях изложено в литературе и достаточно известно сегодня. Тем не менее, хотелось бы обратить внимание на отдельные вехи разворачивающейся кампании на основе общеизвестных фактов.
В январе 1937 г. состоялся второй «открытый процесс», известный как «процесс Пятакова-Радека». По нему проходило 17 чел., обвиняемых в создании «подпольного троцкистско-зиновьевского центра», якобы ставившего цель реставрации капитализма в СССР, организации массового саботажа, шпионажа в пользу иностранных государств. Последствия этого процесса распространились на сферу экономики и охватили различные звенья и этажи управления. Начался настоящий террор против руководителей и специалистов. Ошибки в планировании, брак в работе, несчастные случаи, поломки оборудования и т.д. и т.п. могли быть использованы для обвинения в актах вредительства и саботажа. Образ повсеместного «вредителя и шпиона на производстве», внедряемый в массовое сознание, создавал атмосферу взаимной подозрительности, настраивал людей на разоблачения. «Ежовщина» обрела антибюрократический, популистский характер. Суровые расправы с мнимыми виновниками трудностей приносили частичное удовлетворение, позволяли «выпустить пар».
Маховик репрессий набирал обороты. Важной вехой стал февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б). Изучение его материалов показывает, что истерия, связанная с репрессиями, и «расстрельная психология» охватила и верхушку партии. Люди, давно знавшие друг друга, работавшие вместе десятилетиями, были тем не менее готовы «растерзать» своих товарищей, требовали безоговорочного признания абсурдных обвинений и покаяния без всякой надежды на снисхождение. Были исключены из партии и арестованы Бухарин и Рыков. Подобная модель поведения распространилась на все руководящие эшелоны ВКП(б).
В своей речи на пленуме Сталин указывал, что страна оказалась в крайне опасном положении из-за происков саботажников, шпионов, диверсантов. Он обрушился на руководящие кадры, якобы пребывающие в самодовольстве и утратившие способность распознавать истинное лицо врага. Подвергались критике те, кто искусственно порождает трудности, создает большое число недовольных и раздраженных, те, кто старается «не выносить сор из избы», те, кто шлет наверх возмутительные фиктивные отчеты. В пример руководителям ставились рядовые члены партии, разоблачающие врагов народа.
Призыв к рядовым членам партии и простым людям разоблачать злоупотребления местных руководителей нашел повсеместный широкий отклик. В июне 1937 г. в газетах было заявлено о вынесении смертного приговора особым военным трибуналом зам. наркома обороны М. Н. Тухачевскому и ряду крупных военачальников. Это послужило началом развязывания репрессий в Красной Армии. Состоялся также ряд открытых процессов на местах, быстро, однако свернутый, так как именно на них наружу выплескивались склоки, грязь, взаимное подсиживание и прочие атрибуты местной жизни. Для организации «показательных процессов» нужна была технология другого уровня, которой не обладало ни местное начальство, ни низовой аппарат НКВД.
Словно пожар, репрессии, касаясь поначалу небольшого круга лиц, охватывали все большее число людей. Подобно тому как проводились кампании по обсуждению конституции, выборам в Верховный Совет, успешной уборке урожая, заготовке кормов и т. п., велась кампания по выявлению и разоблачению врагов народа. Устанавливались даже квоты на то, сколько их должно быть выявлено в пределах той или иной территории. Развертывалось своего рода соревнование, кто больше разоблачит, кто больше проявит бдительности. Руководители, отстраняющиеся от этой кампании, сами рисковали оказаться в числе репрессированных.
В этот момент проявились первые симптомы кризиса репрессивной кампании, еще не осознаваемые руководством. Одно дело - политические мероприятия, пропагандистская шумиха и выкрикивание лозунгов, другое, - когда репрессии начинают затрагивать жизненные интересы большого числа людей, влекут за собой личные трагедии, слезы и боль утрат родных и близких, друзей и товарищей. Не удивительно, что в ряде мест кампания обнаруживает признаки вялости, создает впечатление противодействия. Инициатива репрессий неизбежно закрепляется за аппаратом НКВД и связывается, прежде всего, с этим ведомством и его руководителем. Поддерживать кампанию приходится специальными мерами. Из центра на периферию направляются специальные уполномоченные вместе с сотрудниками НКВД, чтобы «выкурить и разорить гнезда троцкистско-фашистских клопов». Каждая из этих «экспедиций» оставляет по себе недобрую память.
Кульминационным пунктом «ежовщины» следует считать пышное заседание в Большом театре в декабре 1937 г., посвященное 20-летнему юбилею органов госбезопасности. В каждом выступлении сквозило славословие в адрес «карающего меча диктатуры пролетариата» и «остроглазого наркома». Но к этому времени уже скопился огромный негативный материал, связанный с массовыми репрессиями. Неумеренное возвышение карательного ведомства грозило его выходом из-под контроля партийно-государственной верхушки, легкой возможностью обратить террор против нее самой. Стал очевидным и общественный ущерб, наносимый «ежовщиной».
Первый симптом «отката» кампании прозвучал в январе 1938 г., когда пленум ЦК ВКП(б) принял постановление, осуждающее ошибки парторганизаций при исключении коммунистов из партии и формально-бюрократическое отношение к апелляциям исключенных. Осуждались кляузники, карьеристы, создававшие в партии атмосферу недоверия и подозрительности. Упоминались работники НКВД, прокуратуры и судебных органов, которые пошли на их поводу, допустив «ошибки» в осуждении честных коммунистов.
В марте 1938 г. состоялся последний «открытый процесс», известный как «процесс Рыкова-Бухарина», по которому проходил 21 чел. В отличие от других, этот процесс поражает неоднородностью состава обвиняемых. Помимо собственно Бухарина и Рыкова - лидеров правой оппозиции (третий ее лидер Томский еще в августе 1936 г. покончил жизнь самоубийством), среди них оказались и бывшие троцкисты, и руководители наркоматов, и лидеры советских республик, и деятели международного коммунистического движения, и бывший глава НКВД Ягода. Обвинения, которые были предъявлены на этом процессе, особенно поражают явными несообразностями и противоречиями, на которые уже тогда многие обратили внимание (обвиняемым приписывались убийство Кирова, Горького, Куйбышева, заговор против Сталина, саботаж в промышленности, вредительство в сельском хозяйстве, шпионаж в пользу Германии, Японии, Англии, Польши, пособничество националистам и пр.). Любопытно, что в обвинительном заключении генеральный прокурор СССР А.Я.Вышинский перенес акцент на последствия деятельности «врагов народа» для повседневной жизни советских людей. «Задачей всей этой вредительской организации было, - говорил он, - добиться такого положения, чтобы то, что у нас имеется в избытке, сделать дефицитным...».
Хотя почти все обвиняемые были приговорены к расстрелу, процесс не послужил сигналом для дальнейшего развертывания репрессий. Напротив, их вал постепенно идет на убыль. Как свидетельствует статистика, количество заключенных в ГУЛАГе в 1938 г. уменьшилось примерно на 200 тыс. Известны случаи освобождения из под следствия, из тюрем и лагерей. Снизилось число исключенных из партии и, наоборот, увеличился новый прием.
В августе 1938 г. Ежов он был назначен на незначительный пост наркома водного транспорта, а в декабре - совсем смещен с поста наркома НКВД. На его место был назначен Л.П.Берия. Массовые репрессии продолжались и при нем. В них можно проследить черты, унаследованные от «ежовщины». Сказывалась инерция карательной политики, проводимой в предшествующие годы, сложились формы и методы, механизм ее осуществления. Образовалось огромное ведомство, призванное решать возложенные на него цели и задачи. В то же время как в политических преследованиях, так и во всей карательной политике достаточно явно обнаружились новые черты, которые стоят того, чтобы на них остановиться отдельно.
В связи с «ежовщиной» нельзя не обратить внимание на некоторые тайные пружины действий власти. С развязыванием массовых репрессий в различные инстанции хлынул огромный поток писем и жалоб от самих пострадавших, членов их семей, друзей и знакомых. Хотя в литературе сложилось мнение, что они никак не влияли на политику руководства, изучение архивных документов показывает, что это не совсем так. Большинство писем, по крайней мере, прочитывалось и, видимо, их содержание, так или иначе доводилось до сведения партийных вождей. В письмах идет речь о злоупотреблениях и безобразиях, творимых работниками НКВД, их авторы апеллируют к только что принятой конституции, пишут о необходимости соблюдения социалистической законности. На отстранение Ежова общество ответило новым потоком разоблачений. Вот некоторые выдержки из писем, отражающие реакцию общества на массовые репрессии:
Получился резкий контраст между объявленной у нас Конституцией и проводимым в стране жестоким произволом.
При чрезвычайно низкой у нас заработной плате, при отсутствии предметов первой необходимости, никто еще вдобавок не уверен, что он завтра не окажется в тюрьме...
Сейчас нет в стране почти ни одного дома, откуда кто-нибудь не сидел бы. Получилось, в конце концов, такая картина, что вся страна против советской власти. При этом совершались неслыханные жестокости. Под тяжелыми пытками люди вынуждены были «сознаться» в никогда не деланных преступлениях. Жена арестовывается потому только, что муж сидит. Дети бросались на произвол судьбы. О сосланных никому из родных ничего неизвестно.
Страницы: 1, 2, 3
