В обществе, где женскую специфику без всяких отговорок воспринимают как подчиненность, мужчины, пусть на разных уровнях и в разных сферах, всегда пребывают в верхней части той пирамиды власти и ответственности, в образе которой многие представляют себе церковь. Что же касается места женщин, то оно находится в основании - не вне церкви, но внизу; во всяком случае ниже того, которое занимают мужчины.
Эта пирамидальная патриархальная концепции церкви, являющаяся калькой со структур, которые в античном обществе обеспечивали поддержание мира в семье и в государстве, дурно влияла на образ мыслей и психологию христиан на протяжении целых столетий. В их сознании она существовала с иным миросозерцанием и иным опытом - опытом церкви, укорененным в новозаветной почве: церковь как единение во Христе через Святого Духа отдельных людей и самостоятельных местных церквей. Единение - в слиянии единосущной Троицы - мужчин и женщин, непреодолимо разных, но равных в своем достоинстве; не устраняя, но превосходя различия пола и культуры, Святой Дух властно изливает на них многообразные дары ради устроения общего «дома духовного» (1 Петр 2:5).
С одной стороны, церковный дискурс, двигаясь в русле учения Иисуса, утверждает духовное равенство мужчин и женщин. С другой стороны, на участие женщин в церковном служении, в апостольстве церкви - особенно публичном - накладываются всякого рода ограничения и запреты; в разные исторические эпохи и в разных культурах они модифицировались. Для их обоснования ссылаются на авторитет Священного Писания, и в особенности раввинской экзегезы второго рассказа о сотворении мира (Бытие 2:18-24). Сотворенная второй, из части тела Адама, Ева подчинена ему; она часть Адама. Взаимозависимость просто немыслима. Она станет мыслимой только под воздействием Духа, разбивающего культурные стереотипы. Помимо этого к ним добавляются всякого рода страхи и вымыслы, осознанные и неосознанные: боязнь «нечистой» - из-за менструальной крови - женщины, одновременно и слабой, и опасной. В духовной сфере, где добровольное безбрачие представляется христианину вернейшим путем к совершенству, женщина для мужчины - воплощение соблазна. Так вопрос о месте и положении женщин пронизывает всю историю церкви, начиная с истоков. Из непростого и напряженного сосуществования в христианском сообществе этих двух концепций и рождается вопрос о месте женщин в церкви. Неоднозначность церковного дискурса о женщинах, которую сегодня вполне справедливо разоблачают историки христианского антифеминизма, следует рассматривать именно в перспективе этого диалектического напряжения
В обществах патриархально-земледельческого уклада, которые в результате византийской миссионерской экспансии и особенно после падения Византии становятся в Средиземноморье и восточной части Европы земным уделом православия, антропология Евангелия и святых отцов продолжает жить в глубинах церковного сознания. Церковь канонизировала новомучениц, великих монахинь, княгинь - таких, как Ольга Киевская, которая почитается вместе с ее сыном Владимиром как «равноапостольная», но также и простых мирянок - таких, как на заре нового времени Иулиания Лазаревская, чье «житие», изложенное ее сыном, является примером милосердия и самопожертвования. Бер-Сижель Э. Рукоположение женщины в Православной церкви. - М.: Дрофа, 2000, стр. 143.
ГЛАВА 3. РУССКАЯ ЖЕНЩИНА В СРЕДНЕВЕКОВОМ ОБЩЕСТВЕ
3.1. Положение женщины в языческой среде
Женщины редко упоминаются в летописных источниках. Например, в «Повести временных лет» сообщений, связанных с представительницами прекрасного пола, в пять раз меньше, чем «мужских». Женщины рассматриваются летописцем преимущественно как предикат мужчины (впрочем, как и дети). Именно поэтому на Руси до замужества девицу часто называли по отцу, но не в виде отчества, а в притяжательной форме: Володимеря, а после вступления в брак - по мужу (в такой же, как и в первом случае владельческой форме; ср. оборот: мужняя жена, т.е. принадлежащая мужу).
Едва ли не единственным исключением из правила стало упоминание жены князя Игоря Новгород-Северского в «Слове о полку Игореве» - Ярославна. Кстати, это послужило А.А. Зимину одним из аргументов для обоснования поздней датировки «Слова». Весьма красноречиво говорит о положении женщины в семье цитата из «мирских притч», приведенная Даниилом Заточником (XII в.): «Ни птица во птицах сычь; ни в зверез зверь еж; ни рыба в рыбах рак; ни скот в скотех коза; ни холоп в холопех, хто у холопа работает; ни муж в мужех, кто жены слушает».
Точно так же, как и везде, на равной ступени общественного развития, русское общество определяло нравственные и общественные права женской личности ветхим и по преимуществу восточным сознанием, что лицо женщины, каково бы ни было ее положение, не есть половина, а есть величина меньшая: что женщина сравнительно с мужчиною есть малолеток, недоросль, член общества несовершеннолетний. Сама женская природа способствовала развитию такого убеждения.
В первую эпоху человеческой жизни в понятиях и представлениях человека господствовала и управлял всею его деятельностью идеал богатыря, т.е. идеал собственно физической силы человека. В то время физическая сила была первой необходимостью для человека, а, следовательно, первым, высшим, почти исключительным достоинством. В то время по естественным причинам человек везде в своей деятельности должен был завоевывать себе положение и побеждать природу больше силою плеча, чем силою ума. «Богатырство» было исходным началом его жизни, оно же стало и высшим его идеалом.
Понятно, что по физиологическим особенностям своей природы женская личность не могла приравняться к этой первозданной и тогда естественной мере человеческого достоинства. Призванная к рождению детей и ко всем тяжким последствиям этого действия природы, каково воспитание или собственно вскармливание ребенка и т.д., женщина одним эти действием природы обрекалась уже на страдательную, вполне зависимую роль пред личностью мужчины, не говоря уже о том, что самый организм ее, сравнительной слабый и нежный, никогда не мог равнять ее физические силы с мужскими. Вот естественная причина, по которой богатырские воззрения первобытного человека очень легко могли воспитать в его сознании мысль о великом различии женского существа от мужского. Различие в физических силах обоих полов было слишком очевидно, а между тем эта сила была единою мерой человеческого достоинства, единою оценкою достоинства каждой личности. Таким образом сама природа женщины, вовсе неспособная отвечать своею деятельностью первозданным идеалам человека, указывала женской личности место, которое в отношении ее самостоятельности до сих пор колеблется между мужчиной и его детьми.
Если же мужество, вообще храброе и отважное дело, составляло высший идеал жизни для мужчины, то это убеждение не могло оставаться без влияния на положение женщины. Обыкновенно, чего требует основная мысль века, на то отвечает и жизнь людей, их поступки и дела; только то и господствует в жизни, что убеждение века почитает своим идеалом. Не могло быть, чтобы рядом с мужественным, сильным и отважным мужчиной, каким он был в первый век нашей истории, стояла женщина слабая или ослабленная нравственно, умственно и даже физически, как это было впоследствии, при господстве других идей и положений жизни. Не могло быть, чтобы женщина, находясь в сфере, где мужественное дело и отвага составляют стихию жизни, не воспитывалась под сильным влиянием этой стихии, чтобы свобода действий, которая сама собой разумеется в представлении о мужественном деле и отваге, не распространялась и на женщину, несмотря даже на физиологические условия ее пола.
Дело жизни прямо выдвигало женщину на подвиги. О мужестве русских женщин в языческую эпоху засвидетельствовали византийские летописцы, которые рассказывают, что во время войны Святослава с греками после одной весьма жестокой битвы, когда греки стали раздевать убитых скифов, то нашли между трупами и убитых женщин, которые в мужеском одеянии мужескою храбростью с римлянами (греками) сражалися. Таким образом, народные идеалы рисовали в сущности народную действительность. Так понимал древний век общественное положение женщины, так идеализировал он и личность Ольги. Но в Ольге древний век идеализировал также и вообще женское существо, как оно ему тогда представлялось. Он идеализирует Ольгу мудрою - хитрою; она хитростью победила не только древлян, но перехитрила и самого царя греческого, который вздумал было взять ее себе в жены. Таково в глазах язычества свойство женской личности вообще. Хитрость в том веке являлась не только положительным свойством ума, но и вещею силою, приближавшею человека к богам. Оттого все женские типы из мифической эпохи обладают, прежде всего, именно этим свойством их существа. Вообще языческий идеал присваивает женской личности существо мифическое. Она обладает даром гаданий, чарований, даром пророчества; она знает тайны естества и потому в ее руках по преимуществу хранится врачеванье от болезней, а следовательно, и колдовство, ведовство, заговоры, заклинания. Она в близких связях с мифическими силами; в ее руках и добро, и зло этих сил. Мифический змей становится спутником ее личности. На особенную высоту вещего значения ставит языческий идеал вещую деву. Языческие идеализации коренились конечно на почве действительности, а действительность здесь заключалась уже в самой природе женского пола, в действиях этой природы на другой пол. Эту-то природу язычество и олицетворяло в поэтических образцах и мифах, которые как ни были многообразны, но все выговаривали одно, что в женском существе кроются непостижимые демонические силы. Чары красоты и любви были очень достаточны, чтобы возвысить идеал женщины до мифического существа и вырастить на этой почве целый культ очарований во всяких смыслах.
Все это должно было ставить женскую личность в самостоятельное отношение к языческому обществу, давать ей самостоятельное общественное значение. Но помимо вероятных соображений есть весьма положительные свидетельства о том, что идеальный характер русской женщины-язычницы, как он рисуется в эпической народной поэзии, песнях, обрядах, преданиях, вполне соответствовал тогдашней действительности, т.е. что женщина пользовалась самостоятельным положением в обществе, что ее общественная доля уравновешивалась с долею мужчины.
Укажем важнейшее, именно языческие браки, где свобода и самостоятельность женской личности уже в том обстоятельстве, что мужчины «умыкаху жены себе, с нею же кто свещашеся». Брак, следовательно, зависел не столько от воли родителей, сколько от согласия самой невесты, хотя вследствие родовых отношений общества необходимо было похищать невесту, ибо род даром ее не уступал. Общее свидетельство летописи утверждается еще более некоторыми частными случаями; например, полоцкая Рогнеда отказывается идти замуж за робичича - Владимира, когда отец предложил ей, за кого она хочет: за Ярополка или Владимира.
Свобода совещания о браке, свобода выбора свидетельствует вообще, что в языческое время положение женщины было вольнее, независимее, чем в последующие века.
В то же время следует отметить, что в домонгольской Руси женщина обладала целым рядом прав. Она могла стать наследницей имущества отца (до выхода замуж). Самые высокие штрафы платились виновными в «пошибании» (изнасиловании) и оскорблении женщин «срамными словами». Рабыня, жившая с господином, как жена, становилась свободной после смерти господина. Появление подобных правовых норм в древнерусском законодательстве свидетельствовало о широкой распространенности подобных случаев. Существование у влиятельных лиц целых гаремов фиксируется не только в дохристианской Руси (например, у Владимира Святославича), но и в гораздо более позднее время. Так, по свидетельству одного англичанина, кто-то из приближенных царя Алексея Михайловича отравил свою жену, поскольку она высказывала недовольство по поводу того, что ее супруг содержит дома множество любовниц Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. - Новосибирск: Наука. Сиб. отделение, 1992, стр. 67..
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5
