Другую специфическую особенность анархистских терактов И.О. Трубачев видит в их спонтанности. Предотвратить же «безмотивное» попущение охранным службам гораздо сложнее, чем разработанную операцию. Просчитать действия «безмотивника» фактически невозможно. «Вместе с характерным выбором мишеней, - указывает И.О. Трубачев, - терроризм, исповедуемый анархистами, отличался и особой мотивацией действий. Так как анархисты не признавали организованные политические объединения и во главу угла ставили свободное развитие личности, то они чаще, чем приверженцы других революционных направлений, совершали теракты по личной инициативе, спонтанно, используя любой подходящий случай, не советуясь и не отчитываясь перед какими-либо местными анархистскими лидерами».

Если В.В. Кривенький приводил факты единения анархистов с другими революционными партиями, то И.О. Трубачев указывал на гораздо большую близость их к уголовникам, нежели к революционерам. При столкновениях в тюрьме между политическими и уголовными, анархисты часто предпочитали поддерживать последних. «Анархисты, отбывшие тюремное заключение, - пояснял И.О. Трубачев идейные основы их альянса с уголовным миром, - часто занимались агитацией среди уголовников, считая, что антиправительственной борьбе очень поможет то, что убийцы и воры, пошедшие на преступление по эгоистическим мотивам, объявят себя революционерами и будут совершать те же поступки во имя освобождения пролетариата».

В работах СВ. Тютюкина, В.В. Шелохаева, М.И. Леонова и др. было пересмотрено соотношение роли большевиков и эсеров в вооруженных восстаниях революции 1905-1907 гг. Так, кардинально различалась с советской историографической традицией предложенная М.И. Леоновым интерпретация декабрьского восстании в Москве: «Члены Московского комитета эсеров командовали боевыми дружинами, возводили баррикады, участвовали в сражениях, кое-кто был легко ранен (например, В.В. Руднев -"Бабкин"). Эсеры участвовали в вооруженных выступлениях во многих местах Москвы; активнее всего - на Пресне, где почти все дружины были эсеровскими и командовали ими эсеры. "Душою" восстания был М.И. Соколов - "Медведь", в скором будущем практический лидер максималистов. Его приказания выполнялись беспрекословно и с энтузиазмом. Видную роль играл также «сотенный начальник боевых дружин, единственный из рабочих Трехгорной мануфактуры революционер-профессионал эсер B.C. Морозов. Командовали дружинами рабочие эсеры И.М. Куклев, Н.Н. Иванов, П.М. Тюльпин, С.Н. Дмитриев, И.С. Чернов и др. Выделялись активностью женщины-эсерки: А.С. Быкова - "разведчица боевой дружины", Е.С. Старостина, Д.К. Абрилова, И.И. Комисарова». Напротив, говоря о роли социал-демократической партии, СВ. Тютюкин и В.В. Шелохаев заявляли: «ЦК РСДРП непосредственно не руководил восстанием в Москве». С ними солидаризировался М.И. Леонов: «Документально подтверждаемых решений ЦК о грядущем московском восстании исследователи не имеют. Если бы они существовали, то нет сомнений, что за столько лет армия историков их бы обнаружила. 12-17 декабря, в дни, когда проходило восстание в Москве, Харькове, Ростове-на-Дону и в других местах В.И. Ленин и остальные члены ЦК, а также видные функционеры находились в безопасной Финляндии на партийной таммерфорской конференции. В Москве (Харькове, Ростове-на-Дону и т. д.) остались представители «второго» или «третьего» эшелона партийной иерархии». Данные выводы позволяют заключить о террористическом по преимуществу формате революции 1905-1907 годов.

Традиционный вывод советской историографии гласил о безрезультатности революционной террористической деятельности в широкой исторической перспективе. Уже в постсоветское время К.В. Гусев писал: «Однако ничто не оправдывает индивидуальный террор как средство политической борьбы. Тактика индивидуального террора несет на себе печать авантюризма. И историческую обреченность этого явления подтвердила тактика индивидуального террора в России. При внешней эффективности она показала свою беспомощность в качестве средства решения политических задач...».

В противоречии с данным выводом оказалась информация, собранная М.И. Леоновым, И.М. Пушкаревой и др. исследователями. Угроза террора, действительно, дезорганизовывала работу властей.

В народе формировался культ террориста-мученика. И.М. Пушкарева констатировала: «Люди содрогались от разрывов бомб террористов, но пока на брусчатых мостовых просыхала кровь, в обществе проявлялись симпатии и сострадание (вот вам парадокс!) не столько к жертвам, сколько к погибшими или арестованным террористам. Организаторы политического террора, истерзанные сомнениями в правильности избранного пути, с удивлением отмечали, что, например, после убийства в июне 1904 г. министра внутренних дел В.К. Плеве в их боевую организацию разными путями стали поступать "многочисленные денежные пожертвования", люди предлагали свои услуги для организации "террорной работы". Даже надзиратель тюремной камеры, где сидел арестованный ранее Гершуни, рассуждая о покушении на Плеве, связывал это событие с возможным вскоре объявлением конституции в России и учреждением Государственной Думы».

Крупные суммы эсерам передавали: известный судовладелец Н.Е. Мешков, миллионер Н.Е. Парамонов, представители богатейших купеческих семей Высоцких, Гавронских, Зензиновых, Фондаминских, писатели Н.А. Рубакин и A.M. Горький (считавший себя ницшеанцем, «буревестник революции» первоначально делал ставку на эсеров, а не на РСДРП), и, наконец, японцы и американцы. Подход М.И. Леонова и И.М. Пушкаревой противоречил сложившейся советской историографической традиции, трактовавшей индивидуальный террор эсеров как крайне неэффективный метод борьбы.

Терроризм играл существенную роль в партийном финансировании. Если М.И. Леонов считал главным источником финансовых поступлений ПСР членские взносы, то, по мнению Н.Д. Ерофеева, они складывались, прежде всего, из пожертвований и экспроприации. Согласно исследованию И.М. Пушкаревой, эти пожертвования шли в основном на эсеровский терроризм, нашедший сочувствие (как это ни парадоксально) среди некоторых русских миллионеров.

Опыт борьбы с международным терроризмом свидетельствует, что длительное и успешное функционирование террористических организаций внутри страны возможно лишь при определенной их поддержке извне. Не случайно, что США в целях искоренения внутреннего терроризма предпринимает внешнюю экспансию. Применительно к русскому революционному терроризму начала XX в. эта модель объяснения также действует. Д.Б. Павлов и С.А. Петров в статье «Японские деньги и русская революция» частично приоткрывают завесу над внешними источниками финансирования террористических групп эсеров и большевиков.

Важнейшей вехой развития постсоветской историографии российского революционного терроризма стало издание сборника «Индивидуальный политический террор в России. ХГХ-начало XX в.». Традиционный тезис советских историков об оторванности террористов от широких общественных слоев подвергся в нем пересмотру. Симптоматично, что, в отличие от сборников советского времени, он не имел единой концептуальной заданности, и зачастую суждения разных авторов по одной проблеме были противоположны. В большинстве публикаций затрагивалась проблема о моральной стороне террористического акта. Характерно, что в работах советского времени революционный терроризм осуждался не по причине аморальности, а в силу нецелесообразности. Общим лейтмотивом исследований 1990-х годов было признание субстанционального отличия террориста-эсера и террориста наших дней, романтика в первом случае и прагматика во втором.

Справедливо замечали М.И. Леонов и Н.М. Пушкарева, что без соответствующей поддержки в обществе терроризм не стал бы столь популярным методом борьбы. Нравственная мотивация к теракту усматривалась в «явно выраженной отчужденности от власти значительной части общества, которая не только считает действия террористов морально оправданными, но и приветствует их, поддерживает материально». Сообщалось о значительных денежных пожертвованиях в пользу террористов. Всеобщее сочувствие у интеллигенции, даже в консервативных кругах, встретили известия об убийствах таких столпов реакции, как Н.П. Боголепов, Д.С. Си-пягин, К.В. Плеве. Даже Л.Н. Толстой, как указывает Н.М. Пушкарева, признавал убийство Д.С. Сипягина «целесообразным». В целом же и М.И. Леонов, и Н.М. Пушкарева солидаризировались в мнении, что распространение революционного терроризма в России стало ответом на авторитарную политику царизма. Напротив, проведение правительством реформ стало, по их оценке, основой для угасания террористического движения. «Индивидуальный политический террор, - поясняла свою мысль Н.М. Пушкарева, - являлся не только средством борьбы революционеров, но и средством социальной защиты. Любой террор не может быть оправдан с нравственно-этической точки зрения, но он возникал из общественной психологии масс, из эмоций людей задавленных, вынужденных идти на ответный протест, на выраженное в форме индивидуального политического террора возмущение, способное, по их мнению, уничтожить сам источник бедствий».

Такие выводы исследователей отражали доминировавшие в середине 1990-х годов в российском обществе идейные мотивы осуждения авторитарных режимов. При столкновении с реальным, а не книжным терроризмом, захлестнувшим Россию по мере разрастания чеченского конфликта, оценочные характеристики в историографии принципиально изменились.

Другой автор сборника самарский историк А.В. Сыпченко утверждал, что даже народные социалисты, традиционно определяемые в качестве принципиальных противников терроризма, относились к нему не столь уж негативно. Лидер эсеров А.В. Пешехонов не только считал террористические способы борьбы допустимыми, но и лично содействовал боевой деятельности эсеров. Подводя итог своему исследованию об отношении народных социалистов к революционному терроризму, А.В. Сыпченко писал: «Первоначально непосредственные предшественники энесов (группа публицистов-неонародников, сформировавшаяся вокруг журнала «Русское богатство») вслед за эсерами придавали террору важное значение в подъеме общественного настроения и развитии массовой борьбы. Симпатизируя террористическим средствам борьбы, они оказывали определенное содействие БО ПСР. В период первой русской революции народные социалисты сочувственно относились к террору как к допустимому средству борьбы против той правительственной системы, которою он был порожден, однако исключали его из собственного арсенала. Предпочтение мирной тактики - логическое звено их концепции. После поражения революции 1905-1907 гг., разоблачения «азефовщины» и убийства П.А. Столыпина энесы пришли к полному отрицанию террора как допустимого средства политической борьбы. В основе этой позиции лежали идеи гуманизма, нравственности и морали, ставшие важнейшими компонентами социально-политической концепции народных социалистов».

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10