Этот либерализм в российской дворянской среде всегда оказывался в меньшинстве. Он всегда забегал вперед, лез, как говорится, поперёд батьки (читай: "отцов", "императора") в пекло. Но консервативное большинство ("отцы"), обладавшее большей сплоченностью, умело в решительные моменты сдержать его порывы. У них находилось для этого резонное основание - большая вероятность революции, грозившей смести все дворянское сословие: и "консерваторов", и "либералов" - в пропасть. И при том оба крыла российской правящей элиты считали наследие Петра Великого общим наследием. Только "консерваторы" опирались в своей деятельности на консервативные абсолютистские элементы идеологии и практики Петра, а "либералы" - на его демократические и просветительские черты. "Консерватизм" основателя петербургской империи заключался в незыблемом принципе европейского абсолютизма, строгой служило-сословной иерархии и крепостничестве. "Демократизм" его содержал в себе ненависть к аристократии, умение находить талантливых людей во всех слоях населения империи и ставить их на службу государственным интересам, поощрительную политику в отношении промышленников и купцов, общие гражданские принципы поведения и т.д. Как английские колонизаторы в управлении завоеванной Индией сочетали свой личный демократизм и деспотизм в отношении азиатских подданных, так и Петр Великий был деспотом и демократом одновременно. Деспотизм считался полезным инструментом в деле вестернизации варварской Московской Руси, как и в деле вестернизации Индии. Надо сказать, что ни дворянские "консерваторы", ни дворянские "либералы" не осуждали насильственных методов Петра в его практике преобразования России в европейском духе. Они полагали это исторической неизбежностью. По их убеждению, без насилия невозможно было бы "косную, азиатскую" Русь вернуть в лоно мировой христианской цивилизации, центром которой для них являлась Западная Европа. Дальше пути "консерваторов" и "либералов" расходились.
Первые считали, и небезосновательно, что если просвещение в целом полезно для самого дворянского сословия и для части городского ради развития искусств, наук, промышленности и торговли в благонамеренных целях, то для крестьянства оно вредно, ибо может возбудить в нем неподобающие его месту в сословной иерархии настроения и стремления. Несомненно, "консерваторы" были правы в своих опасениях. И тут сказывался не только страх перед социальной революцией-бунтом, но и перед революцией национальной, ибо крестьянство представляло собой неоформленную русскую национальную стихию, враждебно относящуюся к онемеченному дворянству как чужеродной культурной общности, которая к тому же закабалила и стеснила всю русскую народную жизнь в петербургских каменных каналах, воспользовавшись верой русских в православного царя как народного заступника и освободителя. Позволить проникнуть просвещению и образованию в крестьянскую глубь, значит искусственно вызвать к свету русскую национальную патриотически настроенную интеллигенцию, которая одна может возглавить не только социальную, но и национальную революцию во всероссийском масштабе. Это пахло уничтожением европеизированного дворянства и сменой элит, чего "консерваторы" позволить не могли. Не случайно они упорно продолжали проводить репрессивную политику в отношении староверов («старообрядцев»), поскольку староверие (древлеправославие) являлось хранителем истинной русской национальной традиции, как государственной, так и идеологической. Староверие - это скрывшаяся в подполье, в леса, в горы и пещеры Московская Русь. Подпольная Русь могла при благоприятных условиях выйти на поверхность и возглавить крестьянское освободительное движение. (А Петр Великий, как известно, питал к Московской Руси неутолимую ненависть). "Либералы" это тонкое обстоятельство понять не могли, а если некоторые из них понимали что к чему, то не видели большой опасности, ибо они религиозно верили в силу европейского просвещения и "общечеловеческих гуманистических" начал, которые способны, по их мнению, противостоять любым национальным особенностям и началам, а в российском случае - русскому национализму. Европейское просвещение, думали они, полезно для всех слоев российского населения, так как оно одно способно без революционных экцессов цивилизовать всю Россию и присоединить ее к западному культурному ареалу. С этой точки зрения "либералы" выступали как "космополиты" и демократы, европейские правозащитники, буржуазные реформаторы и революционеры, а "консерваторы" как европейские реакционеры-аристократы и "колонизаторы-расисты", желающие равенства и справедливости только для членов своей благородной касты. Первые желали включить Россию в либеральный интернационал и тем самым засыпать пропасть между образованной частью общества и необразованной, вторые - обращались с Россией как с колонией, выжимая из русского народа последние соки и делая ставку на дворянский террор.
В своей борьбе друг с другом дворянские "партии" либо апеллировали к императору, либо пытались им манипулировать. Династия Романовых желала подняться над схваткой, ибо она находилась между молотом дворянства и наковальней крестьянства. Российская монархия не могла опираться, как во Франции, на союз городов и бюргеров в борьбе с аристократией. Значение городов и горожан было в России политически ничтожно. Поэтому Романовым было выгодно дать дворянству вольность, загнав его тем самым в деревню и заставив его выполнять полицейские функции по отношению к крестьянам. Тем самым исключалась опасность появления объединенной дворянской фронды как национально (почвенно) ориентированной, так и ориентированной на создание аристократической, а то и буржуазной республики в виде конституционной монархии, умалявшей принцип абсолютизма. Но, как мы знаем, на этом принципе зиждилась династическая безопасность и легитимность. В результате Романовы потихоньку стали обзаводится внесословной бюрократией, служилой кастой, преданной династии духом и телом. Служилая бюрократия (или "новое дворянство") была призвана обеспечить не только эффективное управление колониальной империей, но и должна была стать надежной опорою трона. Эта гениальная задумка Романовых была блестяще воплощена в жизнь Александром I и Николаем I.
"Либеральная партия" была неоднородна. Ее правое крыло состояло из аристократов, желающих ограничить абсолютизм в пользу дворянской олигархии или республики по английскому, шведскому или даже польскому типу. Это крыло было политически весьма неустойчивым. Почуяв для себя опасность, оно могло быстро затаиться и перейти на сторону абсолютизма, предав своих товарищей-либералов по левому крылу. Аристократы любили загребать жар чужими руками, при этом не стесняясь быть поджигателями. Так оно и случилось во время восстания декабристов.
Об этом восстании стоит сказать несколько слов. Оно возникло на волне всеобщего воодушевления, когда была одержана победа России почти над всей Европой, ведомой буржуазным вождем Наполеоном. Наполеон шел на Русь вовсе не для того, чтобы установить в ней буржуазный строй. Россия была для него препятствием для создания французской буржуазной империи, поэтому он хотел разгромить ее, расчленить, а самые жирные куски присоединить к своей империи в качестве европейской колонии. Наполеон считал Россию азиатской варварской страной, несмотря на парадный европейский вид ее столицы, ее императора и ее дворянства. С азиатами ему долго церемониться не хотелось. Александр I легкомысленно полагал, что он ведет войну с Наполеоном как европейский легитимист и консерватор с узурпатором французского престола и буржуазным революционером-бунтовщиком. В этой войне российский император защищал не столько Отечество, сколько свою династию и свои европейские консервативные принципы. Словом, он защищал консервативную, абсолютистско-монархическую, христианскую Европу, частью которой считал империю, созданную его прадедом Петром Великим. Русские солдаты, которые воевали с "хранцузами", гадящами в православных храмах, думали совсем не так, как верховный повелитель России. Для них Наполеон был чужеземный и иноверный поработитель и завоеватель. И даже хуже того - антихрист. В этой войне образованные, культурные гвардейцы и рядовое офицерство впервые почувствовали национальную солидарность со своими солдатами и русским народом.
Это чувство породило в либеральной дворянской среде, скажем условно, национал-демократическое или национал-либеральное крыло. Из этой патриотической среды вышли декабристы и "славянофилы". Национальное воодушевление никоим образом не задело ни императора Александра, ни его сторонников из "консервативного" лагеря. Напротив, они сильно испугались русского национального подъема и пафоса. Они увидели, что, несмотря на двухвековой крепостнический гнет, в русском народе сохранилась огромная духовная сила. В этом им мерещилась пугачевщина и вольная Казакия. Патриотическое и либерально настроенное дворянство и офицерство ждали от императора великих реформ, ждали, что государь дарует, наконец, всем сословиям свободу, а крестьянству, особенно, освобождение от крепостного рабства. Русский народ, по их мнению, своим подвижничеством в ходе Отечественной войны 1812 года заслужил право быть свободным. Но Александр I поступил наоборот. Он отказался от либерально-просветительского реформаторского курса и сошел на консервативный путь. Такова была его реакция на национальное воодушевление. В России он видел только средство или орудие, предназначенное для борьбы с европейской буржуазией, революционной демократией и национально-освободительным движением. Восстание декабристов было вызвано разочарованием в просвещенном абсолютизме, в самом императоре Александре как его носителе. Но декабристы понимали, что большинство помещиков, большинство русского дворянства приветствовали консервативную политику царя, поэтому рассчитывать на поддержку своего сословия не приходилось. С другой стороны, они боялись освобождения народа "снизу". От непросвещенных, нецивилизованных крестьянских масс можно было ожидать, по их убеждению, только повторения пугачевщины. Вот почему они выбрали путь тайного заговора, военного переворота и установления диктатуры бонапартистского типа.
Рост значения авторитарности в среде дворянской интеллигенции был вызван более глубокой причиной, а именно фактором национальной "беспочвенности" российского "либерализма". Настоящей почвой "русских либералов", так же как и "русских консерваторов", первой половины XIX в. была обоготворяемая ими Европа и европейская культура, а для многих из них и европейская религия: протестантизм, католичество, внецерковное «христианство» в форме масонства, мистика и метафизика гностических сект и т.д. Национальная "беспочвенность" и тех, и других заключалась в полном отрыве их от истинной русской традиции и от русского народа, который являлся ее носителем. Подобно католику Чаадаеву они не имели никакого понятия об этой традиции. История России до Петра их глубоко не интересовала: там они видели только княжеские межусобицы, монголо-татарское иго, православное обрядоверие и тиранию азиатских деспотов - московских царей. "Либералов" привлекало в русском прошлом только одно светлое пятно - Новгородская республика. Великая история России начиналась у них только с Петра. Петровское наследие было для них единственным русским наследием, которое они с готовностью принимали. Незнание русского народа и его культуры, презрение к ней, как варварской и азиатской, порождали в привилегированном сословии психологический комплекс отчуждения, непонимания и страха. Это отчуждение стало постепенно преодолеваться только в "славянофильском" круге. Но этот круг был слишком мал и потому не делал большой погоды. Значение "славянофильства" заключалось в том, что оно впервые нащупало русскую национальную почву, русскую культурную традицию, стерло с них вековую пыль забвения. "Славянофилы" в этом смысле стали основателями русской - подлинно национальной и патриотической - интеллигенции. Но все же их патриотизм был еще не слишком глубоким, он еще не врастал корнями в толщу народа, он был ограничен дворянским корпоративным духом. "Славянофильство" пробудило интерес ко всему русскому, ко всему славянскому, ко всему народному, однако в силу своей кастовой ограниченности не могло выражать и представлять интересы народа.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
