Не случайно все попытки политического объединения Северо-Кавказских народов, проекты с приставкой «пан» -- довольно быстро терпели неудачу. По мнению известного русского философа Г.П. Федотова, «там, где как на Кавказе живут десятки племён, раздираемых взаимной враждой, только справедливая рука суперарбитра может предотвратить кровавый взрыв, в котором неминуемо погибнут все ростки новой национальной жизни» (10). Ценность этого замечания вовсе не в том, что им можно было бы оправдать присоединение Северного Кавказа к России, а именно о России и говорит Федотов, а в том, что здесь, на наш взгляд, совершенно верно подмечена суть этносоциальной эволюции местных народов. «Суперарбитром» для Кавказа на протяжении его многовековой истории далеко не всегда была только Российская империя. То есть, присутствие некоего внешнего арбитража в решении внутренних, собственно кавказских проблем, это неотъемлемая часть урегулирования многих конфликтов. При этом, не всегда следует говорить о межэтнических конфликтах. Зачастую внешнеполитический фактор использовался для отстаивания своих интересов различными социальными группами внутри одного этноса. «Следует подчеркнуть, что вопрос о присоединении к России чаще всего первой ставила феодальная знать, явно стремившаяся с помощью сильной власти русского царя укрепить своё положение. Прорусской ориентации часто придерживались и широкие слои населения, надеясь, что русские власти защитят их от притязаний «своих» верхов» (11).
Сохранение независимости, в самом широком смысле слова, было непреложной составляющей стремлений (вплоть до личностных мотиваций) автохтонного населения рассматриваемого региона. Принятие христианства, а позже переход в магометанство, - очень символичный факт в характеристике Северного Кавказа как социокультурного пространства. Колеблясь между христианским и исламским типами культуры, Северо-Кавказские народы никогда не стремились стать органичной частью одной или другой государственной системы, из всех способов общественно-политической и культурной эволюции предпочитая следовать своим, пусть и весьма «мозаичным», доминантам социотипа.
Однако, конкретно-историческая ситуация складывалась таким образом, что это стремление не могло быть реализовано окончательно, то есть выражено в формировании собственной цивилизации. Основных причин тому было, на наш взгляд, четыре: 1) Северный Кавказ не представлял собой социокультурной и этнической целостности; 2) регион оказался зоной столкновения цивилизаций (если рассматривать это понятие как социальное воплощение определённого исторического типа культуры), обладающих значительно превосходящим людским, экономическим, военным и т.п. потенциалом; 3) процесс нациестроительства и в России, и в Турции, и в Иране был в целом завершен, в отличие от Северного Кавказа; 4) имперские устремления упомянутых государств, как фактор, свойственный внешней политике любой крупной державы (особенно если речь идёт о периодах относительной социальной гармонии).
Структура конфликта, и шире -- конфликтогенные факторы, возникшие в процессе освоения, и, будем прямо говорить, завоевания Россией Северного Кавказа необычайно сложны и многообразны. «Этнический конфликт -- прежде всего конфликт культур, конфликт ценностного отношения к действительности» (12). Представители различных типов культуры имели, соответственно, и различные мотивационные характеристики, а также поведенческие доминанты. Осложняло ситуацию и то, что «…ценностные системы этносов будут тем более различными, чем более различными были природные и исторические условия в эпоху становления этносов… Так наибольшие ценностные различия можно обнаружить у равнинных и горских народов, у народов, сформировавшихся как кочевые и оседлые. В стадиальном аспекте существенные расхождения в ценностных системах, вплоть до несовместимых, будут, например, у народов, полностью прошедших этап нациестроительства, и народов, находящихся на стадии распада родоплеменного строя» (13). Даже поверхностный взгляд на проблему этнокультурного взаимодействия русских и горцев позволяет выявить противоречия по каждому из упомянутых тезисов.
Внешней геополитической проблемой Кавказ окончательно становится для России уже в конце ХVIII в. Именно в этот период времени стало определенно ясно, что включение Северного Кавказа в состав Российской империи является той задачей, которую необходимо решать исключительно исходя из собственных мотивов и интересов.
Очевидно, что присоединение христианской Грузии отводило Северному Кавказу роль анклава на территории Российской империи. Следует обратить внимание на то, что существование этого анклава на протяжении нескольких десятилетий не просто как «осаждённой крепости», а территории, где возникло и успешно существовало около тридцати лет довольно крупное для этого региона государство; случай для российской истории беспрецедентный. Российской ментальности чуждо терпимое отношение к такого рода «островам», окруженным, пусть и формально, подконтрольными территориями. Грузия в своем культурно-типологическом портрете мало походила (да и походит) на Россию. Первоначально в экономическом отношении царской казне она не приносила никакой прибыли. Так, даже те налоги, которые поступали от местного населения, использовались полностью на территории самой Грузии. Однако, стратегически это было очень важное приобретение, и Северный Кавказ, с его непокорными горцами, становится досадной помехой, не считаться с которой уже не было возможности.
Восходящая фаза и гармоничное состояние второго малого социального цикла периода империи решили судьбу Северо-Кавказских народов: для России не было уже другого выбора в определении отношений с ними кроме их подданства.
Для горцев начало активной фазы присоединения Северного Кавказа приобрело значение этнического конфликта. Например, отношение горцев к черноморским казакам начинает заметно изменяться уже в конце XVIII века. Усиление позиций России на Северо-Западном Кавказе вызвало противодействие Турции и про-турецки настроенной знати. Несмотря на то, что первоначально обострение отношений носило, очевидно, сугубо политический характер, а не коренилось в национальной психологии (14), конфликт, как элемент взаимоотношений горцев и казаков, постепенно становится одной из неотъемлемых составляющих повседневности населения Северного Кавказа уже на рубеже XVIII и XIX веков.
Первоначально набеги горцев носили, в основном, разбойничий характер, главной своей целью имея «пленопродавство», и только с начала 1830-х годов, когда Россия начинает более активно реагировать на эти набеги, у горцев стали активно формироваться «духовные причины», обосновывающие их действия (15). «Только в 1840-х годах, когда российская военная администрация стала ещё активнее принуждать горцев «покориться», создав в 1840 г. новую Лабинскую Линию; когда от третьего имама Чечни и Дагестана Шамиля в Закубанье прибыли его первые наибы - тогда в идеологии сопротивления «немирных» горцев явственно проявились элементы освободительного характера их борьбы» (16).
После российско-турецкой войны 1828-1829 гг. происходит формальное присоединение Северо-Западного Кавказа к Российской империи. Отношения российского государства и горцев переходят в иную плоскость. Необходимо уточнить, что, как и многие другие вехи статусного изменения населения Северного Кавказа, как до, так и после 1829 года, результаты Адрианопольского мирного договора были очевидны только одной стороне, а именно - России. «Большинство горцев далеко не сразу (а какая-то их часть вообще никогда) осознало, что с окончанием российско-османской войны в их статусе произошли кардинальные изменения. Сами черкесы никогда не считали себя под властью турок … и в лучшем случае они были для них союзниками в войнах, единоверцами и торговыми союзниками в «пленопродавстве» (17). Адрианопольский мир, таким образом, ярко высвечивает отношение России и Турции к горским народам Северного Кавказа как к субъекту реализации своих геополитических амбиций, а не как к равноправному партнёру внешнеполитического диалога. Для обеих империй было очевидно, что данный регион, равно как и его население, со временем должен оказаться в составе государственной системы одной из них. Позволим себе предположить, что это был один из факторов, изначально придававший содержанию диалога (политического, межкультурного и т.п.) на Северном Кавказе конфликтную форму. Такого рода «непонимания» были, как уже отмечалось, обычным явлением во взаимоотношениях России и Северного Кавказа. В их основе лежало также и то обстоятельство, что стороны данного диалога принадлежали к различным историко-культурным типам, а это означает присутствие различий в сущностных характеристиках их мировоззренческих моделей. Например, горцы далеки были от норм правовой культуры европейских государств, и, естественно, руководствовались нормами мусульманского права, для которого, в частности, было характерно то, что «любой международный договор, заключённый с неверным государством, может быть нарушен владетелем мусульманского государства, если это нарушение приносит пользу этому государству» и что «клятва в отношении неверного не имеет обязательной силы для мусульманина» (18).
Вместе с тем, ещё годом ранее (1828) Гази-Магомед объявил «священную войну» пророссийским силам и ставленникам России в Дагестане, а недолгое время спустя и всем «неверным». Таким образом, на рубеже 1820-1830-х годов уже вполне оформился антагонистический характер конфликта на Северном Кавказе, в котором оказались, с одной стороны, российское государство, а с другой - ряд этнических групп данного региона. «Война стала приобретать не только антироссийский, но и антирусский, и антихристианский характер» (19).
После заключения Адрианопольского мирного договора Николай I писал Паскевичу: «Кончив, таким образом, одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее - усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных» (20). Очевидно, что с точки зрения русского монарха, выбор у горцев был невелик. Например, политической независимости не предусматривалось вовсе. А именно это стало главным в долгой и изнурительной Кавказской войне.
Традиционно начало активных наступательных действий в ходе Кавказской войны связывают с деятельностью Ермолова. Отношение царского генерала к горцам широко известно. Великодержавник, ветеран войны 1812 года наиболее отчетливо воплотил в своих действиях имперские устремления правящих кругов, реализуя эти планы слишком откровенно. Чем же примечательна и показательна фигура Ермолова? Известное мнение о Петре I, что он боролся с варварством варварскими методами, вполне применимо и к Ермолову. Будучи хорошо, по-европейски образованным, преклоняясь перед ценностями западной цивилизации, он не мог терпимо относиться к столь удаленным от его идеалов традициям и культуре, каковыми обладали горцы Северного Кавказа. А в способах достижения своих целей Ермолов придерживался деспотических методов, очень далеких от западного «либерализма». В этом, надо сказать, он был очень близок декабристам, с той только разницей, что они предполагали, а Ермолов располагал.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28
