Юшке Отрепьеву повезло - он чудом спасся в монастыре от смертной казни, ибо его, как боярского слугу, ждала виселица. Страх перед наказанием привел Отрепьева в монастырь. 20-летнему дворянину, полному надежд, сил и энергии, пришлось покинуть свет, забыть мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом (монахом) Григорием. Во время своих скитаний Григорий побывал в галичском Железноборском монастыре (по некоторым сведениям, он там и постригся) и в суздальском Спасо-Евфимьеве монастыре. По преданию, в Спасо-Евфимьеве монастыре Гришку отдали "под начало" духовному старцу. Жизнь "под началом" оказалась стеснительной, и чернец покинул обитель. Переход от жизни в боярских теремах к прозябанию в монашеских кельях был слишком резким. Чернец тяготился монашеским одеянием, поэтому отправился в столицу.

Как же осмелился Отрепьев вновь появиться в Москве? Во-первых, царь отправил Романовых в ссылку и прекратил розыск. Оставшиеся в живых опальные очень скоро заслужили прощение. Во-вторых, по словам современников, монашество на Руси нередко спасало преступников от наказания. Опальный монах попал в Чудов, самый аристократический, кремлевский монастырь. Григорий воспользовался протекцией: "Бил челом об нем в Чудове монастыре архимандриту Пафнутию".

Отрепьев недолго прожил под надзором деда. Архимандрит вскоре перевел его в свою келью. Там чернец, по его собственным словам, занялся литературным трудом. "Живучи-де в Чудове монастыре у архимандрита Пафнутия в келий, - рассказывал он знакомым монахам, - да сложил похвалу московским чудотворцам Петру, и Алексею, и Ионе" Старания Отрепьева были оценены, и с этого момента начался его стремительный, почти сказочный взлет.

Григорий был очень молод и провел в монастыре немного времени. Однако Пафнутий произвел его в дьяконы. Роль келейника влиятельного чудовского архимандрита могла удовлетворить любого, но не Отрепьева. Покинув келью, он переселился на патриарший двор. Придет время, и патриарх Иов будет оправдываться тем, что он приглашал к себе Гришку лишь "для книжного письма". На самом же деле Отрепьев не только переписывал книги на патриаршем дворе, но и сочинял каноны святым. Патриарх говорил, что чернеца Григория знают и епископы, и игумены, и весь священный собор. Вероятно, так оно и было. На собор и в думу патриарх Иов являлся с целым штатом помощников. В числе их оказался и Отрепьев. Своим приятелям Григорий говорил так: "Патриарх-де, видя мое досужество, и учал на царскую думу вверх с собою меня имати, и в славу-де я вшел великую". Заявление Отрепьева насчет его великой славы нельзя считать простым хвастовством.

После службы у Романовых, Отрепьев быстро приспособился к новым условиям жизни. Случайно попав в монашескую среду, он сразу выделился в ней. Юному честолюбцу помогли выдвинуться не подвиги аскетизма, а необыкновенная восприимчивость натуры. В течение месяца Григорий усваивал то, на что другие тратили жизнь. Церковники сразу оценили живой ум и литературные способности Отрепьева. Что-то притягивало к нему и подчиняло других людей. Служба у деда, келейник чудовского архимандрита и, наконец, придворный патриарха! Надо было обладать незаурядными качествами, чтобы сделать такую выдающуюся карьеру всего за один год. Однако Отрепьев очень спешил - должно быть, чувствуя, что ему суждено прожить совсем недолгую жизнь…

Григорий хвастался, что может стать царем в Москве. Узнав об этом, царь Борис приказал сослать его в Кириллов монастырь. Но, вовремя предупрежденный, Григорий успел бежать в Галич, потом в Муром, и, вернувшись в Москву, в 1602 году бежал из нее. Отрепьев бежал за кордон не один, а в сопровождении двух монахов - Варлаама и Мисаила. Отъезжавших монахов никто в городе не преследовал. В первый день они спокойно беседовали на центральной посадской улице, на другой день встретились в Иконном ряду, прошли за Москву-реку и там наняли подводу. Никто не тревожил бродячих монахов и в приграничных городах. Отрепьев открыто служил службу в церкви. В течение трех недель друзья собирали деньги на строительство захолустного монастыря. Все собранное серебро иноки присвоили себе.

Однако имеются сведения, что из монастыря бежало не трое, а четверо монахов! И четвертым является некий Леонид - ключевое звено самозванческой интриги. Любой, кто знает - из учебников истории либо из пушкинского "Бориса Годунова" - обстоятельства побега Отрепьева из Чудова монастыря, запомнил и его товарищей Варлаама Яцкого и Мисаила Повадьина, бежавших вместе с ним, и считает, что беглецов было трое. Но исторические документы свидетельствуют о четверых! И первое свидетельство такого рода содержится в "Извете" самого Варлаама (т.е. его показаниях как сообщника Отрепьева по побегу, данных правительству Василия Шуйского, теперь уже царя, в 1606 г.). Автор повествует, как он, не желая вместе с Отрепьевым покидать Киево-Печерскую лавру, просил настоятеля оставить его, на что тот ответил: "Четверо вас пришло, четверо и подите".

Позже много спорили, кто же был четвертым: называли провожатых - монахов Ивашку Семенова и Пимена, но, в конце концов, дружно сошлись на Леониде. Но кто же такой Леонид? Сенсационные сведения о нем отыскались в синодике Макарьевского монастыря на Нижегородчине. Поминальная книга, начатая еще при Алексее Михайловиче, предназначалась для занесения в нее лишь имен русских царей, высших церковных иерархов и наиболее знатных бояр и дворян. И в их списке - сразу за митрополитами и архиепископами - указан… инок Леонид! А уж затем идут Мстиславские, Шуйские, Романовы. О чем это говорит? Не о том ли, что спутник Отрепьева, с которым тот посетил инокиню Марфу (Марию Нагую) в монастыре и которому она отдала нательный крест царевича Дмитрия, и был самим царевичем? Подчеркиваю - Марфа отдала крестик именно Леониду, а не Отрепьеву!

В апреле 1604 года Димитрий принимает католичество и сразу же покидает Краков. Он последовал за Мнишеком в Самбор, чтобы повидаться там с Мариной и приготовиться к войне за ту корону, что он обещал возложить на чело прекрасной польки. Правда, Марина станет его женой только в том случае, если он будет царем. Но уже в феврале или в начале марта особой грамотой Димитрий уступал своему будущему тестю княжества Смоленское и Северское. Эта была плата за все, что делал Юрий Мнишек для царевича. Однако в это время вмешался секретный договор, по которому польский король заявил притязание на львиную долю в тех же областях. Не такой человек был Юрий Мнишек, что бы довольствоваться остатком, и грамоту пришлось переделать на новых основаниях. Будучи влюблен и не имея никаких средств, кроме тех, которые он находил в самом Самборе, Димитрий не мог ни в чем отказать. Новой записью, скрепленной 24 мая 1604 года торжественной клятвой, он обещал:

1. Выдать на руки сандомирскому воеводе тот час же по вступлении на престол миллион золотых на приданое Марине и на уплату старых и предстоящих впереди долговых обязательств ее отца.

2. Поднести невесте причитающуюся ей часть драгоценностей и столового серебра их тех сокровищ, которые хранятся в Кремле.

3. Отправить, в то же время, к польскому королю посольство с целью попросить согласие Его Величества на предполагаемый брак.

4. Отдать будущей царице в полное владение Великий Новгород и Псков. Марина получала в них все права верховной власти и право строить католические храмы, монастыри и школы. Она сохраняла этот удел в том случае, если бы осталась бездетной.

В Москве дочь сандомирского воеводы могла свободно исповедовать свою веру. К тому же Димитрий обещал потрудиться в пользу обращения своих подданных в католичество. В том случае, если царевич не достигнет престола, за Мариной сохранялось право отвергнуть брачный союз или отложить его осуществление на другое время.

Теперь дело было за Димитрием.

В августе 1604 года Димитрий, во главе небольшой армии, двинулся в поход. Он постился с Мариной, а в первых числах сентября, под Глинянами, Димитрий произвел смотр своему войску. Численность армии насчитывала до 20 000 человек и постоянно пополнялась непрерывным потоком добровольцев. Юрий Мнишек исполнял обязанности главнокомандующего. Но он никогда не служил в армии, и, будучи уже стариком, полукалекой, был жалким полководцем. Начальники полков не особенно восполняли его бездарность, и, в сущности, при таком неважном и неладном снаряжении предприятие Димитрия приняло бы характер чистого безумия. Однако уже 13 октября 1604 Димитрий перешел Днепр.

Тем временем Борис Годунов начал попытки воздействовать на общественное мнение. И первая попытка - заставить мать Димитрия, ныне инокиню Марфу, во всеуслышание объявить, что Димитрий мертв. Марфу привезли в Москву, долго допрашивали. И она почти готово была признать сына мертвым, но горе, унижение и возможность возмездия заставили ее буквально выкрикнуть: "Он жив! Люди, теперь давно умершие, без моего ведома увезли его из Углича!". Этого было достаточно. Вера в истинного правителя вспыхнула в сердцах людей. Борис немедля распространил множество грамот, с доводами в пользу несомненного самозванца лжецаревича. И патриарх Иов особыми окружными посланием в марте 1605 года предписал всем областным церковным властям объявить народу, что польский король нарушил мирный договор, признав Димитрием Углицким бродягу, вора Гришку Отрепьева. В боярской среде эти слухи активно распространял Василий Иванович Шуйский. Но все было тщетно.

Войско Димитрия подошло к Москве. В первой схватке войско Годунова, превосходившее по численности войско Димитрия, потерпело поражение. Солдаты неохотно сражались за царя, вера в законность которого была подорвана. И тут Судьба преподносит Димитрию бесценный подарок - 13 апреля 1605 года Борис Годунов скоропостижно скончался.

Двадцатого июня 1605 года новый царь торжественно въехал в Москву. Народ падал ниц перед ним. Названный Дмитрий ехал медленно на превосходном белом коне в превосходной царской одежде и дорогим ожерельем на шее. Со всех сторон раздавались здравицы в его честь:

- Здравствуй, отец наш, государь всероссийский! Даруй тебе Боже многие лета!

- Солнышко ты наше! Взошло ты над землей Русской!

Царь отвечал благодарно:

- Боже, храни мой народ! Молитесь Богу за меня, мой верный и любезный народ!

Лжедмитрий остановился около собора Покрова, снял шапку, взглянул на народ, на Кремль, и со слезами на глазах стал благодарить Бога: "Господи Боже, благодарю Тебя! Ты сохранил меня и сподобил увидеть город отцов моих, народ мой возлюбленный!" Люди, видя слезы царя, принялись также рыдать. Звонили во все колокола. Духовенство благословило царя. Многие заметили, что к образам он прикладывался не совсем так, как это делал истинно русский человек. В Кремле Лжедмитрий обошел с молитвою храмы. В Архангельском соборе он припал к гробу Грозного с такими искренними слезами, что никто не мог допустить мысли в неистинности сына Ивана.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9