Екатерина приложила много усилий к тому, чтобы ускорить безнадежно медлительное судопроизводство. В 1769 году московский купец Попов, измученный бесконечной судебной волокитой, воскликнул в отчаянии во время заседания суда: «Нет правосудия в государыне!» когда Екатерине доложили об этом, она велела вычеркнуть дерзкие слова Попова, занесенные в протокол, но при этом приказала, чтобы дело его было окончено в кратчайший срок, «дабы он видел, что есть правосудие».

Старания императрицы были, бесспорно, похвальны, но, к сожалению приносили мало пользы. Административная машина России была слишком громадна, чтобы рука одного человека, даже такая энергичная, как рука Екатерины, могла ускорить ход ее тяжелых колес. Французские судохозяева, которые потерпели убытки при первой турецкой войне и которым русское правительство обязалось возместить их, еще и в 1785 году не могли добиться в Петербурге причитающихся им денег. Граф Сегюр, взявшийся хлопотать за них, писал, сто он мог сделать для них только то, что прежде их дело откладывали с недели на неделю, а теперь откладывают изо дня в день. Он прибавлял: «Что касается лиц, имеющих здесь частные долги, то я, конечно, готов служить им, чем могу, но заранее обещаю им полный неуспех. И английский посланник, и я, мы оба печальным опытом пришли к убеждению, что здесь невозможно получить деньги по самому бесспорному обязательству, если должник не захочет платить. Законы против должника, но подкупность судей, бездеятельность судов, общие обычаи и примеры стоят за него. Императрица рассматривает в настоящее время дело господина Прори из Лиона, а должник во всеуслышание говорит, что если и возможно решить процесс не в его пользу, то совершенно невозможно заставить его заплатить. Эта непостижимая небрежность в исполнении указов, имеющих отношение к долгам, объясняется повальным разорением состоятельных людей этой страны: у них у всех расстроены дела, и они защищают мошенничество русских купцов, которые зато их поддерживают».

Своим правом верховного судьи Екатерина пользовалась нередко, чаще всего чтобы смягчить крайнюю жестокость судебных приговоров того времени. Она любила хвалиться, что за все царствование не подписала ни одного смертного приговора. Это не помешало ей, впрочем, отправить на эшафот Пугачева, а до него - Мировича. Но в этих случаях Екатерина прибегала к особой уловке: находя, что государственные преступления их обоих были прямым посягательством лично на нее, она отказалась от своей прерогативы верховного судьи для того, чтобы не быть, - как она говорила, - и судьей и заинтересованной стороной в одно время. Но, в общем, она всегда старалась заменять ссылкой смертную казнь и даже розги и кнут. Впрочем, случалось, что она допускала наказание кнутом, и иногда не в виде кары, но просто как средство понуждения, чтобы вырвать у преступника признание. Кнут - это бич, заканчивающийся ремнем, кожа которого изготавливалась особым способом и совмещала гибкость резины с твердостью стального острия. В руках опытного палача, широко замахивавшегося рукою, чтобы ударить с большей силой, этот ремень рассекал тело, и каждый удар оставлял глубокую рану, проникавшую до кости сто ударов считалось максимумом, дальше которого сопротивляемость, т.е. жизнь осужденного даже одаренного исключительной силой, не могла держаться. Но обыкновенно после десяти-пятнадцати ударов несчастный терял сознание, а палач продолжал. Мастерство палача, которого так и называли - заплечных дел мастером, состояло в том, чтобы кровавые рубцы на спине жертвы, не оставляли ни дюйма здорового тела. Прежде чем ударить, палач кричал: «Поберегись!» - и это звучало отвратительной иронией. В застенке, где производились дознание и пытка, наказание кнутом соединялось с дыбой: осужденного били, предварительно вздернув на воздух, причем он висел на руках, связанных за спиною, что вызывало неизбежный вывих сочленений и нетерпимую боль.

Мы знаем, что Екатерина была горячей противницей пытки. Однако, во время процессов о поджогах, тянувшегося с 1765 по 1774 год, обвиняемых пытали три раза.

Существует предание о том, как Екатерина рассудила одно дело, которое можно было назвать сенсационной, романтической драмою оно было чрезвычайно сложным. Молодая крестьянка, дочь богатых родителей, полюбила бедного парня. Застигнутая отцом врасплох, она поспешила спрятать любовника по перину их общей семейной постели. В то время даже зажиточные крестьяне спали - и дети, и родители-все вместе, вповалку, на одной постели. Отец лег спать и задушил несчастного. В эту минуту неожиданно пришел сосед. Ему рассказали, в чем дело; он взялся скрыть труп и выкинул его в море. Но за это он потребовал, чтобы девушка ему отдалась. У нее родился ребенок, он утопил и его. Потом он стал нуждаться в деньгах; чтобы достать их ему, она обкрадывала отца. Наконец, он заставил ее пойти с ним в кабак, чтоб потешиться перед всеми ее позором. Она пошла, но, выйдя оттуда, подожгла трактир, который сгорел со всеми гостями. Ее арестовали. Она обвинялась в воровстве, детоубийстве и поджигательстве. Суд признал ее виновной. Но Екатерина ее помиловала. Она ограничила ее наказание церковным покаянием.

Но наиболее энергичной и до известной степени плодотворной была деятельность Екатерины в административной области, здесь Екатерина входила положительно во все. Она даже оставила обширный труд об учреждении новых фабрик. Но при этом в 1783 году занялась реформой костюмов придворных дам и кавалеров, желая сделать их менее дорогими; и эта мера не отвечала интересам владельцев мануфактур. Если верить рассказу графа Головкина в его Записках, Елизавета запрещала красавице Нарышкиной носить фижмы, чтобы стройность и грация ее стана не затмевали красоту самой императрицы. По менее личным побуждениям Екатерина тоже прибегала иногда к законам против роскоши, и великая княгиня Мария Феодоровна, вернувшись из Парижа, вынуждена была отослать, не распаковывая, все те чудеса, которые приобрела себе у знаменитой мадемуазель Бертэн. В - общем, несмотря на всю энергию и благие намерения Екатерины, ее деятельность по внутреннему управлению Россией носила такой же непоследовательный, отрывочный характер, с тем же непониманием сущности явлений и своеволием.

«В этой стране учреждают слишком много за раз, - писал граф Сегюр в 1787 году, - и беспорядок, связанный с поспешностью выполнения, убивает большую часть глобальных начинаний. В одно и то же время хотят создать третье сословие, развить иностранную торговлю, открыть всевозможные фабрики, расширить земледелие, выпустить новые ассигнации, поднять цену бумаг, основать города, заселить пустыни, покрыть Черное море новым флотом, завоевать соседнюю страну, поработить другую и распространить свое влияние по всей Европе. Без сомнения, это значит предпринимать слишком многое».

К тому же Екатерине приходилось бороться с непреодолимыми препятствиями. В первый год царствования она обратила внимание на то, что в Сенате, где разбирались самые сложные вопросы внутренней жизни страны, не было даже географической каты, так что судьба далеких городов решалась заочно, и сенаторы иногда не знали, где эти города стоят - близ Черного или Белого моря. Екатерина сейчас же послала в Академию наук купить карту за пять рублей, которые дала от себя. Она всеми силами старалась бороться с бесчисленными и почти неимоверными злоупотреблениями во всех отраслях управления. В этом отношении Россия многим обязана Екатерине, хотя искоренить все зло оказалось ей все-таки не по силам. Однажды она отправила в Москву гвардейского офицера Молчанова для расследования дела о взяточничестве, о котором ей доложили. Чтобы выехать из Петербурга, Молчанову потребовался паспорт. Россия и во время Екатерины была классической страной паспортов. Пока офицер ходил из канцелярии в канцелярию, чтобы добиться необходимой бумаги, прошло целых три дня, и провинившиеся в Москве чиновники успели скрыть преступления. Цинический подкуп и взяточничество царили на всех ступенях административной лестницы. В 1770 году, когда в Москве свирепствовала чума, полиция вошла в особое соглашение с военными лекарями, чтобы обирать богатых купцов: намеченную жертву объявляли заболевшей чумой; для осмотра являлся врач и натирал купцу руки ляписом; естественно, вскоре на руках купца появлялись черные пятна, и мнимого чумного отправляли в карантин: если он не успевал откупиться, его отсутствием пользовались чтобы разграбить его дом. По достоверному свидетельству инспектора полиции Лонпре, присланного из Парижа в 1783 году по одному судебному делу, в Петербурге было тоже вопиющее беззаконие: улицы или вовсе не охранялись, или охранялись плохо, пожары беспрестанно уничтожали целые кварталы. Около того же времени английский посланник Гаррис рассказывает о случае с одним из его соотечественником: вооруженные воры ограбили англичанина на большую сумму, и он тщетно старался заинтересовать своим несчастьем низших полицейских чинов; тогда он решил отправиться к самому полицмейстеру, но в семь часов утра застал его раскладывающим пасьянс засаленной колодой карт.

Из учреждений, основанных Екатериной, одним из самых долговечных, благодетельных и хорошо задуманных был воспитательный дом для подкинутых детей, открытый в 1763 году. Ему были дарованы исключительные привилегии и льготы: освобождение от податей и натуральных повинностей, право собственного суда и полицейского надзора, личная свобода всем его питомцам, а также служащим, посвятившим им свои труды, монополия на лотереи, часть доходов с театров и т.д. На содержание воспитательного дома императрицей было пожертвовано пятьдесят тысяч рублей, а громадные здания его выстроены за счет филантропа Прокофия Демидова. Первым директором был назначен Бецкий, отдавший воспитательному дому все свое состояние(около 2 миллионов франков) и двадцать лет неусыпных забот. Изданное в 1775 году сочинение Бецкого под заглавием «Собрание учреждений и предписаний касательно воспитания в России обоего пола благородного и мещанского юношества» дает возвышенное представление об этом создании Екатерины. Дидро, наблюдавший в Гааге за переводом и напечатанием книги Бецкого, предпослал ей следующие строки: «Когда время и твердость этой великой государыни доведут их (эти учреждения) до степени совершенства, им доступной и уже достигнутой некоторыми из них, то Россию будут посещать, чтобы изучать их, так посещали прежде Египет, Македонию и Крит, но любопытство путешественника, смею я думать, будет на этот раз более обоснованно и лучше вознаграждено».

За последнее время многие иностранцы действительно приезжают в Россию. Правда, совсем не с той целью, о которой пророчествовал Дидро. Но, может быть, предсказания его исполнятся в будущем….

В административной деятельности Екатерины была сторона, которая представляет загадку, не поддающуюся разрешению: это - ее финансовая политика. В каком состоянии были финансы России при восшествии Екатерины на престол, видно из ее дневника или записки, от которой уцелел, к несчастью, лишь отрывок:

«Я нашла сухопутную армию в Пруссии, за две трети жалованья не получившею. В статс - конторе именные указы на выдачу семнадцати миллионов рублей не выполненные. Монетный двор со времени царя Алексея Михайловича считал денег в обращении сто миллионов, из которых сорок миллионов почитали вышедшими из империи вон…Почти все отрасли торговли были отданы частным людям в монополии. Таможни всей империи Сенатом даны были на откуп за два миллиона…Блаженной памяти государыня Елизавета Петровна во время Семилетней войны искала занять два миллиона рублей в Голландии, но охотников на тот заем не явилось, следовательно, кредита или доверия к России не существовало. Внутризаводские и монастырские крестьяне почти все были в явном непослушании властей, и к ним начинали присоединяться и помещичьи…»

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6