Мы не будем касаться этических достоинств одних и других храмов; в отношении к размерам материальным Русь начала 13 века являет картину ничтожества: в сравнении с западом - различие масштабов десятикратное, стократное; подлинная “отсталость” , возникающая не вследствие, но до татарского ига. Ту беспомощность, с которой Русь предалась татарам, было бы нелогично рассматривать, как “роковую случайность” ; в бытии дотатарской Руси был элемент неустойчивости, склонность к деградации, которая ни к чему иному, как чужеземному игу, привести не могла. Эта черта, общая целому ряду народов; средневековая и новейшая история отдельных славянских племён построена, как по одному шаблону: некоторый начальный расцвет, а затем, вместо укрепления расцвета, разложение, упадок, “иго”. Такова история ославянившихся болгар, сербов, поляков. Такова судьба дотатарской Руси. Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу внутреннего разложения она должна была пасть, она досталась татарам, и не кому другому. Татары - “нейтральная”, культурная Среда, принимавшая “всяческих богов” и терпевшая “любые культуры”, пала на Русь, как наказание Божие, но не замутила чистоты национального творчества. Если бы Русь досталась туркам, заразившимся “иранским фанатизмом и экзалькацией”, её испытание было бы многажды труднее, и доля - горше. Если бы её взял Запад, он вынул бы из неё душу.... Татаре не изменили духовного существа России; но в отличительном для них в эту эпоху качестве создателей государств, милитарно-организующейся силы, они несомненно повлияли на Русь. Действием ли примера, привитием ли крови правящим, они дали России свойство организоваться военно, создавать государственно- принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество - становиться могущественной “ордой”. Там же. С. 123-124. Г. П. Федотов. Судьба империй. 1952 год.
Вся история может быть рассматриваема (и даже преимущественно рассматривалась в узко политической историографии) как смена процессов интеграции и дезинтеграции. Можно назвать первый процесс ростом, развитием, объединением или же завоеванием, порабощением, ассимиляцией; второй - упадком, разложением или освобождением, рождением новых наций, в зависимости от того, какая государственность или народность стоит в центре наших интересов. Гальская война Цезаря принесла с собой смерть кельтской Галлии и рождение Галлии римской. Разложение Австро-Венгрии есть освобождение - Чехии, Польши и Югославии. Объективная же или сверхнациональная оценка историка колеблется. Рост государства означает расширение зоны мира, концентрацию сил, и, следовательно, успехи материальной культуры. Но гибель малых или слабых народов, ими поглощённых, убивает, часто навеки, возможность расцвета других культур, иногда многообещающих, быть может, качественно высших по сравнению с победоносным соперником. Эти гибнущие возможности скрыты от глаз историка, и потому наши оценки великих империй или, точнее, факта их образования и гибели, содержат так много личного и условного. В отличие от евразийцев, мы признаём безусловным бедствием создание монгольской империи Чингисхана и относительным бедствием торжество персидской монархии над эллинизмом. С нашей точки зрения , империя Александра Великого и его наследница - Римская - создали огромные культурные ценности, хотя в случае Рима нельзя не сожалеть о многих нераспустившихся ростках малых латинизированных культур. Враги греческого гуманизма, которых так много в наше время, конечно, другого мнения. Борьба эллинства и Востока ещё продолжается в нашей современной культуре.
Когда экспансия государства переходит в ту стадию, которая позволяет говорить об империи? На этот вопрос не так легко ответить. Во всяком случае, нельзя сказать, что империя есть государство, вышедшее за национальннные границы, потому что национальное государство (если связывать национальность с языком) явление довольно редкое в истории. Может быть, правильное определение было бы: империя - это экспансия за пределы длительно-устойчивых границ, перерастание сложившегося исторически оформленного организма.
Историки давно говорят о Египетской империи для эпохи азиатских завоеваний Рамесидов, о Вавилонско-Ассирийской и Персидской империях - в их расширении за пределы Междуречья и Ирана до берегов Средиземного моря. Рим превращается в империю, когда выходит из границ Италии; европейские державы, когда приобретают обширные колониальные владения за океаном. Но завоевание или ассимиляция немцами западных славян или руссками славянами финов не создали империи. Выход государства, даже непрерывно растущего, из его привычной геополитической сферы есть тот момент, когда количество переходит в качество? рождается не новая провинция, но империя с её особым универсальным политическим самосознанием. Есть ещё одна неожиданная сторона русского западничества. Россией вообще интересовались мало, её имперской историей ещё меньше. Так и случилось, что почти все нужные исследования в области национальных и имперских проблем оказались предоставленными историкам националистического направления. Те, конечно, строили тенденциозную схему русской истории, смягчавшую все тёмные стороны исторической государственности. Эта схема вошла в официальные учебники, презираемые, но поневоле затверженные и не встречавшие корректива. В курсе Ключевского нельзя было найти истории создания и роста Империи. Так укоренилось в умах не только либеральной, но отчасти и революционной интеллигенции наивное представление о том, что русское государство, в отличие от всех государств Запада, строилась не насилием, а мирной экспансией, не завоеванием, а колонизацией. Подобное убеждение свойственно националистам всех народов. Французы с гордостью указывают на то, что генерал Федерб с ротой солдат подарил Франции Западную Африку, а Лиоте был не столько завоевателем Марокко, сколько великим строителем и организатором. И это правда, то есть одна половина правды. Другая половина, слишком легко бросающаяся в глаза иностранцам, недоступна для националистической дальнозоркрсти. Несомненно, что параллельный немецкому Марш на Восток оставил меньше кровавых следов на страницах истории. Это зависило от редкой населённости и более низкого культурного уровня восточных финнов и сибирских инородцев сравнительно с западными славянами. И однако - как упорно и жестоко боролись хотя бы вогулы в 15 веке с русскими “колонизаторами”, а после них казанские инородцы и башкиры. Их восстания мы видим при потрясении русской государственности - в Смутное время, при Петре, при Пугачёве. Но с ними исторические споры покончены. Несмотря на искусственное Воскресение восточно-финских народностей, ни Марийская, ни Мордовская республика не угрожают целостности России. Уже с татарами дело сложнее. А что сказать о последних завоеваниях Империи, которые несомненно куплены обильной кровью: Кавказе, Туркестане?
Мы любим Кавказ, но смотрим на его покорение сквозь романтические поэмы Пушкина и Лермонтова. Но даже Пушкин обронил жёсткое словцо о Цицианове, который “губил, ничтожил племена”. Мы заучили с детства о мирном присоединении Грузии, но мало кто знает, каким вероломством и каким унижением для Грузии Россия отплатила за её добровольное присоединение. Мало кто знает и то, что после сдачи Шамиля до полмиллиона черкесов эмигрировало в Турцию. Это всё дела недавних дней. Кавказ никогда не был замирён окончательно. То же следует помнить о Туркестане. Покорённый с чрезвычайной жестокостью, он восставал в годы первой войны, восставал и при большевиках. До революции русское культурное влияние вообще было слабо в Средней Азии. После революции оно было такого рода, что могло сделать русское имя ненавистным.
Наконец, Польша, эта незаживающая (и поныне) рана в теле России. В конце концов вся русская интеллигенция - в том числе и националистическая - примирилась с отделением Польши. Но она никогда не сознавала ни всей глубины исторического греха, совершаемого - целое столетие - над душой польского народа, ни естественности того возмущения, с которым Запад смотрел на русское владычество в Польше. Именно Польше Российская Империя обязана своей славой “тюрьмы народов”. Там же. С. 328-329, 338-339. Н. А. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма
Марксизм даёт, конечно, большие основания истолковывать марксистскую доктрину, как последовательную систему социологического детерминизма. Экономика определяет всю человеческую жизнь, от неё зависит не только всё строение общества, но и вся идеология, вся духовная культура, религия, философия, мораль, искусство. Экономика есть базис, идеология есть надстройка. Существует неотвратимый объективный общественно-экономический процесс, которым всё определяется. Форма производства и обмена есть как бы первородная жизнь и от неё остальное зависит. В человеке мыслит и творит не он мам, а социальный класс, к которому он принадлежит, он мыслит и творит, как дворянин, крупный буржуа, мелкий буржуа или пролетарий. Человек не может освободиться от определяющей его экономики он её лишь отражает. Такова одна сторона марксизма. Власть экономики в человеческой жизни не Марксом выдумана и не он виновник того, что экономика так влияет на идеологию. Маркс увидел, это в окружавшем его капиталистическом обществе Европы. Но он обобщил это и придал этому универсальный характер. То, что он открыл в капиталистическом обществе своего времени, он признал основой всякого общества. Он многое открыл в капиталистическом обществе и много верного сказал о нём, но ошибка его заключалась в универсализации частного.
Чтобы понять смысл социологического детерминизма марксизма и изобличения им иллюзий сознания, нужно обратить внимание на существование в марксизме совсем другой стороны, по видимости противоречащей экономическому материализму. Марксизм есть не только учение исторического или экономического материализма о полной зависимости человека от экономики, марксизм есть также учение об избавлении, о мессианском призвании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в котором человек не будет уже зависеть от экономики, о мощи и победе человека над иррациональными силами природы и общества. Душа марксизма тут, а не в экономическом детерминизме. Человек целиком детерминирован экономикой в капиталистическом обществе, это относится к прошлому. Определимость человека экономикой может быть истолкована, как грех прошлого. Но в будущем может быть иначе, человек может быть освобождён от рабства. И активным субъектом, который освободит человека от рабства и создаст лучшую жизнь, является пролетариат. Ему приписываются мессианские свойства, на него переносятся свойства избранного народа Божьего, он новый Израиль. Это есть секуляризация древне-еврейского мессианского сознания. Рычаг, которым можно будет перевернуть мир, найден. И тут материализм Маркса оборачивается крайним идеализмом. Маркс открывает в капитализме процесс дегуманизации, овеществления человека. С этим связано гениальное учение Маркса о фетишизме товаров. Всё в истории, в социальной жизни есть продукт активности человека, человеческого труда, человеческой борьбы. Но человек падает жертвой иллюзорного, обманного сознания, в силу которого результаты его общественной активности и труда представляются ему вещным объективным миром, от которого он зависит. Не существует вещной, объективной, экономической действительности, это иллюзия, существует лишь активность человека и активное отношение человека к человеку. Капитал не есть объективная вещная реальность, находящаяся вне человека, капитал есть лишь общественные отношения людей в производстве. За экономической действительностью всегда скрыты живые люди и социальные группировки людей. И человек своей активностью может расплавить этот призрачный мир капиталистической экономики. К этому призван пролетариат, который падает жертвой этой иллюзии, фетишизации и овеществления продуктов человеческого труда. Пролетариат должен бороться против овеществления человека, против дегуманизации хозяйства, должен обнаружить всемогущество человеческой активности. Это совсем другая сторона марксизма и она была сильна у раннего Маркса. Веру в активность человека, субъекта, он получил от немецкого идеализма. Это есть вера в дух и она не соединима с материализмом. В марксизме есть элементы настоящей экзестенциальной философии, обнаруживающей иллюзию и обман объективизации, преодолевающей человеческой активностью мир объективированных вещей. Только эта сторона марксизма могла внушить энтузиазм и вызвать революционную энергию. Экономический детерминизм принижает человека, возвышает его лишь вера в активность человека, которая может совершать чудесное перерождение общества.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43
